От Голливуда до Белого дома

Главным же достоинством нашей службы, помимо возможности посидеть после обеда на палубе с сигарой, пока другие мыли посуду, был ее график. Двое суток мы патрулировали прибрежные воды, а на следующие двое суток нас отпускали по домам. Я мог проводить время с Джин, играть в теннис и участвовать в голливудской светской жизни.

При этом в голливудских развлечениях я принимал участие чаще, чем Джин, которая постоянно работала. Увольнения на берег у меня проходили так же весело, как у любого моряка, и это привело к одному из самых неловких моментов в моей жизни.

Наш друг, великий пианист Артур Рубинштейн, живший в то время в Лос-Анджелесе, как-то устроил у себя дома вечеринку, на которую Джин не пошла. Так что я оказался предоставлен сам себе и быстро напился, что было для меня не редкостью — двух мартини мне для этого вполне хватало. Я начал флиртовать с очень привлекательной женщиной — женой популярного в то время европейского актера. Она тоже порядком набралась, и вскоре мы оказались в моей машине, а потом припарковались на тихой улочке в пригороде Бель-Эр.

Когда я вернулся домой, Джин уже спала. В трезвом, как мне казалось, уме — эта иллюзия часто посещает нас после большого количества спиртного — я решил тщательно замести все следы. Я аккуратно повесил свою военную форму, поверх нее столь же аккуратно выложил чистое белье, а то, что на мне было, скомкал и куда-то засунул.

На следующее утро меня разбудила Джин. Она уже была одета и собиралась ехать на съемки. «Я хочу встретиться с тобой сегодня», — сказала она.

«Да, я приеду на студию».

«Нет, не на студию. Мы встретимся в шесть… у моего адвоката».

«У адвоката?»

«Да, мы разводимся». И прежде чем я успел спросить ее «Но почему?», она сунула мне под нос мои скомканные трусы со следами помады на самом компрометирующем месте. Джин насторожили аккуратно выложенные наутро форма и чистое белье, и в этот ранний час она уже успела узнать, с кем я вчера развлекался (она позвонила Рубинштейнам и сказала: «Как жаль, что я не смогла к вам прийти. Олег замечательно провел время. А кого он подвозил домой?»). Она также позвонила пострадавшему европейскому актеру и все ему выложила. Он оказался настоящим джентльменом и ответил ей, что она, по всей вероятности, ошиблась. Но утихомирить Джин было непросто; она настояла, чтобы я извинился перед актером, что я и сделал, создав у всех ощущение неловкости. Слишком большая плата за такую маленькую шалость. Но виноват во всем был я сам: не нужно было попадать в это глупое и унизительное положение.

Джин в то время вообще была мной недовольна. Она считала, что моя военная служба недостаточно почетна — по крайней мере, я мог бы стать офицером, как остальные обитатели Голливуда. Но по неписаному закону в офицеры береговой охраны, как и в офицеры флота, производили только уроженцев США. Тогда мама подключила свои связи в Вашингтоне.

Присвоения мне звания офицера береговой охраны она добиться не сумела, но ей удалось нечто лучшее: специальным актом конгресса меня перевели в кавалерию, где дозволялось служить офицерам-иностранцам. Хотя гарантии получения звания не было никакой. Сначала мне, как и всем, предстояло пройти начальную военную подготовку в Форт-Райли[105], штат Канзас, а потом, если получится, стать курсантом офицерской школы. Легкой жизни, как в службе береговой охраны, не предвиделось, но это была кавалерия, род войск, который заставлял трепетать мою итало-русскую душу. Наконец я смогу в полной мере стать офицером и джентльменом.

Наверное, в последние дни перед отправкой в лагерь подготовки я слишком собой гордился. Помню неприятную сцену на дне рождения Джоан Фонтейн[106] в ресторане «Романофф», причиной которой я стал. На дне рождения присутствовал Отто Премингер[107], который громко распинался, что давно пора открыть второй фронт, чтобы помочь русским. В тот момент так считали все леваки: коммунисты для них были нашими доблестными союзниками, на которых пала главная тяжесть борьбы с нацистами, и их нужно было поддержать. Но меня на это было не купить. В самых жестких выражениях я заявил Премингеру, что полностью разделяю мнение Черчилля: нам стоит наплевать на русских, считать их своими потенциальными врагами, а самим пока оккупировать Балканы.

Премингер, с его внушительной лысой головой, пронзительными голубыми глазами и повелительной манерой держаться, наводил на людей ужас, когда начинал орать. Но только не на меня. «Да что ты в этом понимаешь? — закричал он. — Ты же простой солдат!»

«А что ты понимаешь в этом, Отто? — ответил я. — Ты же простой режиссер».