От Голливуда до Белого дома

Весь мой стиль был более европейским, чем у моих коллег. Британцам, например, всегда было намного важнее, чем американцам, как офицер выглядит, как разговаривает, какие у него лидерские качества. Моя форма была тщательно подогнана по фигуре, рубашки сшиты на заказ. Я носил высокие кавалерийские сапоги со шпорами, сшитые мастером Пилом (только кавалерийским офицерам разрешали носить сапоги, потому что на использование кожи были введены ограничения). Эти сапоги произвели фурор в Нью-Йорке, куда мы с Джин отправились после моего выпуска из Школы подготовки кандидатов в офицеры. Замечательное было время: триумфальное возвращение в «Сторк Клаб», визит в Вашингтон, где жили обе наши матери. Сисси Паттерсон дала в нашу честь прием в своем доме на Дюпон Серкл. На него пришли многие мои старые приятели из иностранных посольств, включая графа Потоцкого, сенатор Рейнолдс. Играл оркестр, дамы были в вечерних нарядах, мужчины в смокингах, потом последовал ужин с рассадкой гостей.

Джин впервые увидела меня в моем привычном окружении (и ее мать тоже — она пошла с нами на прием с поджатыми губами). А миссис Паттерсон было приятно представить светскому обществу Вашингтона такую яркую кинозвезду, как Джин Тирни.

По улицам Нью-Йорка и Вашингтона во время короткого отпуска я ходил с гордо поднятой головой, чувствуя себя бравым воякой. Из-за высоких сапог меня часто принимали за офицера иностранной армии.

Но мой стиль вызывал проблемы в Форт-Райли, где многие офицеры были профессиональными военными — бывшими сержантами, которых повысили в звании только из-за войны. Они не отличались хорошим образованием и манерами и от души презирали недавних призывников, резервистов и новоиспеченных офицеров, вторгнувшихся на их территорию. Со мной, выпускником Школы подготовки офицеров, да к тому же еще и иностранцем, они вообще не хотели иметь дела. Особенно придирался ко мне один из них, по имени Пиверидж Налл. Это был высокий, худой, кривоногий армейский ветеран с грубыми чертами лица, типичная деревенщина. Он разговаривал на специфическом армейском жаргоне, понятном только тому, кто прослужил в армии много лет. Мою речь он наверняка тоже плохо понимал, как не понимал моего желания спать в пижаме даже в палатке в полевых условиях. Я процитировал ему слова английского генерала Джамбо Уилсона: «Создать себе лишние неудобства на войне каждый дурак может», — но они не показались ему убедительными. А еще его раздражало, что мой пес Бутч, которого Джин привезла из Лос-Анджелеса, сопровождал меня на маневры. Однажды во время проверки он нашел галеты для собак в моей палатке и попытался уличить меня в «ненадлежащем поведении», но это ему не удалось.

Но после другого происшествия мне чудом удалось избежать военного трибунала. Это случилось летом, когда мы отмечали в офицерском клубе день рождения майора Шлейшера, моего хорошего приятеля. С нами были жены, мы выпивали, танцевали и прекрасно проводили время. Погода стояла жаркая, мы держали двери открытыми и, наверное, производили немало шума — провозглашали тосты, дудели в дудки и веселились как могли. Все мы были изрядно навеселе, когда принесли именинный торт — внушительных размеров сооружение, увенчанное отдельными пирожными со взбитыми сливками. Мне помнится, что капитан Бобби Нейрн, адъютант полковника, первым стал кидаться пирожными. Да и не важно, кто это начал. Скоро мы все приняли участие в битве, пирожные так и летали по комнате, женщины, включая Джин, визжали и уворачивались. Все закончилось внезапно, когда пирожное, которым я целился в Бобби, вылетело за дверь и угодило прямо в проходящего мимо незнакомого капитана. К сожалению, с чувством юмора у него было плоховато.

Сначала были опасения, что против некоторых из нас будут выдвинуты обвинения. Но в результате мне лишь запретили посещать офицерский клуб, что было неудобно, но не критично. К тому же вскоре меня перевели из Форт-Райли, чтобы отправить в Европу с секретным заданием.

Военная разведка вышла на контакт со мной перед самым окончанием Школы подготовки кандидатов в офицеры. Со мной беседовал капитан Эмиль Боннет, которого я знал по Лос-Анджелесу. Он сказал, что мое свободное владение итальянским и французским может пригодиться стране. Если я соглашусь принять участие в секретной и очень опасной операции, меня произведут в капитаны, обещал он. Мне не хотелось передислоцироваться в Европу из-за беременности Джин, но я понимал, что действительно подхожу для этого задания, и считал своим долгом дать согласие. Мы с Джин решили, что если меня отзовут до того, как ребенок появится на свет, она будет рожать в Вашингтоне, где жили обе наши матери. Мы вместе посетили вашингтонского акушера и сделали все необходимые приготовления.

В начале октября меня вызвали на базу Ньюпорт Ньюз в Вирджинии для получения дальнейших предписаний.