От Голливуда до Белого дома

Я привел этот отчет не потому, что он точен (на самом деле я преподал своему противнику настоящий урок бокса, а ему ни разу не удалось меня достать), а чтобы показать, как на самом деле выглядело наше раздельное проживание. В моей жизни было так много экстрима, что эти события нуждаются в независимом подтверждении. Могу добавить, что подобного рода стычки были у меня и с руководителем джазового оркестра Ксавье Кугатом, и с хореографом Артуром Мюрреем, который необоснованно отстранил нас с Джин от участия в танцевальном конкурсе на благотворительном балу в Нью-Йорке. Тогда у нас с ней была еще одна попытка примирения (а хореограф, между прочим бывший боксер, получил от меня хорошую трепку).

Вечеринка в «Чирос» была моей идеей. Я хотел воссоздать магическую атмосферу нашего первого совместного празднования Нового года, когда мы чуть было не сбежали, чтобы пожениться. Судя по всему, у меня это не получилось. Период нашего раздельного проживания оказался столь же запутанным и эмоционально насыщенным, как и весь наш брак. Начался он весьма драматически: сияющая Джин вернулась с Восточного побережья и тут же попросила меня покинуть дом.

«Ладно, — ответил я. — Мне кажется, ты сошла с ума… Зачем тебе это нужно?»

«Затем, — сказала Джин, тщательно взвешивая свои слова, — что я не могу оставаться замужем и вести себя так, как мне хочется. Я люблю другого».

«Кто он? — спросил я. — Хьюз?»

«Нет, это не Хьюз. Но я не могу назвать тебе его имя», — ответила она со смехом. Потом тон ее стал серьезным: «Знаешь, я хочу, чтобы мы поскорей со всем этим разобрались и чтобы ты немедленно съехал».

«Но это полная глупость. Зачем так торопиться? Зачем платить адвокатам, если ты не до конца уверена?»

«Я абсолютно уверена», — сказала она.

Но абсолютно уверена она не была, во всяком случае, в ее поведении не было такой категоричности, как в словах. Я продолжал создавать ее наряды, мы продолжали видеться, как, например, в тот Новый год. Она проводила все больше времени на Восточном побережье со своим таинственным возлюбленным, оставляя меня не у дел в Калифорнии. Я был сбит с толку, впал в депрессию и неделями жил только на коктейлях «Кровавая Мэри».

Я бродил вокруг как в тумане, думать не хотел о будущем без Джин и часто вел себя неадекватно. Однажды в гостях у Дэвида Селзника Джон Хьюстон посетовал, что завтра его лошадь должна участвовать в скачках с препятствиями в «Ривьера Клаб», но жокей заболел. «Обидно страшно, — сказал он. — Лошадь в прекрасной форме и могла бы выиграть».

«Давай я его заменю», — предложил я. Хьюстон вопросительно поднял бровь. Я рассказал ему, что в войну служил в кавалерии, и заверил, что мой вес — 160 фунтов (72,5 кг) — находится в приемлемых для наездника границах.

«Приходи завтра утром за костюмом», — сказал Хьюстон. Мы не были с ним особенно близки, но он мне нравился. Хьюстон был настоящим мачо и придерживался левых взглядов. Как-то у того же Селзника я наблюдал его драку с Эрролом Флинном из-за каких-то политических разногласий — и это была схватка не хуже, чем мой широко разрекламированный бой с Костелло. Был брошен вызов, и они, сохраняя полное спокойствие, вышли на улицу и начали обмениваться ударами. Сначала они дрались на газоне перед домом, потом — на улице, а после этого и вовсе пропали из виду, просто растворились в ночи.

На следующее утро я приехал в «Ривьера Клаб», выпив полбутылки бурбона и укрепив свой боевой дух. «Лошадь справится, — сказал мне тренер. — Только не обгоняй всех. Держись за лидером почти до конца гонки, и увидишь, что случится».

Это была гонка на дистанцию 1,16 мили (1,86 км) с десятью препятствиями. В ней участвовало шесть лошадей.

Начал я неплохо и примерно половину дистанции шел третьим, но силы мои иссякали, и лошадь тоже слабела. Бегала она не так резво, а я ничем ей не помогал, и с каждым препятствием мы сдавали свои позиции. При преодолении последнего препятствия я свалился с лошади; серьезных увечий себе не нанес, но выглядело мое падение впечатляюще и развлекло зрителей. Хьюстон воспринял это стоически. «Что ж, приятель, ты сделал что мог», — сказал он мне.

Среди зрителей в тот день были актер Франшо Тоун и его жена, смазливая белокурая старлетка Джин Уоллес. Тоун был хорошим человеком, всеми уважаемым; он занимал важный пост в Гильдии актеров кино, но я так страдал из-за Джин, что, несмотря на нашу с Франшо дружбу, начал любовную интрижку с его женой. И вот как раз после скачек она пригласила меня поужинать и назвала дату. «Франшо потом уйдет на собрание гильдии», — сказала она мне.