От Голливуда до Белого дома

Мы втроем поужинали в дружеской атмосфере, а потом Франшо ушел на свое собрание, а мы с его женой перебрались на диван, где пятнадцать минут спустя были пойманы с поличным во время боевых действий (вернее, во время подготовки к ним). Тоун неожиданно вернулся, увидел, как я целую его жену, и пришел в ярость. Он растащил нас в разные стороны и начал отвешивать ей пощечины. Тут уже я отбросил его в сторону и велел ей уйти. Я прижал Франшо к полу и, удерживая его в этом положении, поскольку был намного сильнее, стал многословно извиняться: «Прости меня, мне так стыдно. Я злоупотребил твоим гостеприимством. Виноват во всем только я — твоя жена тут ни при чем. Я сам попытался ее поцеловать…»

Мне действительно было очень стыдно. Я всегда гордился своим благоразумием и преданностью друзьям, а тут вдруг такой вопиющий случай! Новости об этом происшествии достигли ушей моей жены Джин, и при следующей нашей встрече она в буквальном смысле попыталась выцарапать мне глаза.

«А в чем, собственно, дело? — спросил я, схватив ее за руки. — Ты что, издеваешься? Ведь ты сама ушла от меня. Да, я вел себя неосмотрительно, да, я создал неловкую ситуацию, но тебе-то что до этого?» «Но она тебе не подходит!»

Джин, как обычно, подавала мне противоречивые сигналы. Через несколько недель после этого случая она все-таки подала на развод. Был март 1947-го; по законам штата Калифорния наш развод должен был вступить в силу через год.

«Послушай, — сказал я ей, — если у тебя с твоим новым другом все так серьезно, почему ты не хочешь сказать мне, кто это? Или ты предпочитаешь, чтобы я обо всем узнал из газет? Это ведь Хьюз, не так ли?»

«Нет, — улыбнулась она. — Но ты его знаешь, вы встречались. Это Джек Кеннеди».

Я видел его всего один раз. Это было на вечеринке Бетси Блумингдейл в ресторане. Я заметил, что у Джин завязалась оживленная беседа с интересным молодым морским офицером, и, по своему обычаю, в нее не вмешивался. Позже, по дороге домой я спросил Джин, кто он такой. «Разве ты его не узнал? Это Джек Кеннеди», — ответила она.

Имя было мне знакомо. Его отца Джозефа П. Кеннеди хорошо знали в Голливуде, и я был наслышан о широко освещенных в прессе подвигах его сына на борту PT-109[132]. Но большого впечатления он тогда на меня не произвел, хотя Джин явно им заинтересовалась.

^{Джин Тирни и Джон («Джек») Кеннеди}

Теперь, по прошествии времени, я понимаю, что интерес этот был вполне логичен. Джек Кеннеди олицетворял собой все то, чего недоставало мне, все признаки стабильности, которые Джин сознательно отринула, когда вступила со мной в отношения: Новую Англию, Лигу плюща (см. сноски на с. 100, глава 3), ирландскую католическую элиту. (Позже мне довелось узнать из первых рук, что он был еще и очень занимательным собеседником.) В те дни он был очень худым, почти прозрачным, но в своей морской форме выглядел импозантно. После их знакомства Джин летала к нему на свидания в Нью-Йорк, а потом, когда его выбрали в Конгресс, — в Вашингтон. Она была им очень увлечена и говорила: «Мне кажется, я наконец-то встретила человека, который поможет мне решить все мои эмоциональные проблемы».

Из них могла бы получиться чудесная пара, классическая чета американцев ирландского происхождения, живущих в доме с кружевными занавесочками, но проблема состояла в том, что Джин уже была замужем. А Джек Кеннеди никогда не стал бы рисковать осуждением католической церкви и не поставил бы под угрозу свою политическую карьеру, женившись на разведенной женщине. Джин никак не могла этого понять.

«Ты что, с ума сошла? — сказал я ей. — Он же из семьи самых рьяных католиков в Америке. Неужели ты думаешь, что он женится на разведенной женщине?»

«О, он женится, — ответила она, вся сияя. — Он на мне женится».

Для меня перспектива женитьбы Джека Кеннеди на Джин была вопросом спорным. Главное — она больше не любила меня, хоть и посылала противоречивые сигналы и пыталась расцарапать мне лицо. Я не собирался оставаться в Голливуде в качестве бывшего мужа Джин Тирни. В голове у меня все время звучали слова Занука: «Наступают сумерки, студийная система[133] долго не продержится. На твоем месте я бы отправился в Нью-Йорк или Европу и вернулся бы в мир моды».

В тот момент студийная система еще выглядела незыблемой, как скала, но я цеплялся за соломинку и убедил себя, что Занук прав. Я продал свою долю в компании «Казанова». Я сказал Брайни Фою, что хочу расторгнуть контракт со студией Eagle Lion.

«Зачем тебе это? — спросил он меня. — У тебя все на мази. Солнышко светит ярко. Ты получаешь хорошие деньги. Хочешь новую девушку? Выбирай — и мы будем платить ей зарплату».

«Нет, дело не в этом», — ответил я, и он с неохотой согласился меня отпустить.