От кочевья к оседлости

— Не на чем, председатель. Я еще когда здоровее глазами был, приметил — грустно смотришь иногда. А меня не проведешь, знаю, если у кого в глазах тоска, жди, что его потянет в другие края. Ну, думаю, осиротить нас хочет председатель. Теперь-то, чай, никуда не уедешь. Ну, я пошел, до свиданья.

Комок застрял в горле у Дооху, когда он услышал эти слова, и глаза его повлажнели, когда он смотрел, как старик неторопливо шел к выходу, бережно прижимая к груди свое сокровище. Какие же замечательные люди живут в их объединении!

Вскоре после награждения жизнь Дооху стала потихоньку налаживаться. Прекратились вызовы в аймак, бесконечные разбирательства и обсуждения. Как-то незаметно и буднично его перевели из кандидатов в члены партии. Дооху часто задумывался, чем вызваны эти перемены, и ему то и дело вспоминались подробности последней поездки в Улан-Батор, знакомство с молодым писателем. Чутье подсказывало: тут не обошлось без Доржпалама. Да, кончилась полоса неудач и обид. Значит, он был прав, веря в силу справедливости. Временами Дооху казалось, что у него за спиной вырастают новые крылья.

Добрые предчувствия оправдались: в скором времени после награждения орденом Дооху был выдвинут кандидатом в депутаты Великого народного хурала от двести восьмого избирательного округа. Накануне этого знаменательного события приснился Дооху сон. Будто между хребтами Дарвина и Буудай чья-то неведомая рука устлала землю огромным ковром, а он, Дооху, сидит посреди этого ковра, а вокруг ни души, и спрашивает его хребет Дарвина человеческим голосом: «Скажи, Дооху, обидишься ли ты, если сделаем тебя дурным человеком?» — «Еще бы!» — коротко отвечает Дооху. — «Скажи, председатель, а что, если превратить тебя в идеального человека без единого недостатка? — спрашивает гора Буудай. — Обрадуешься?» — «Живой человек не может быть праведником». — «Что же тебе больше по душе — награды или взыскания?» — не унимается гора. «Наградили-то меня за дело, не просто так», — обижается Дооху. «А взыскания, выходит, не за дело?» — «Я так не говорил. Были, видать, основания. К тому же на пользу пошли, я уроки для себя извлек».

До чего ж хотелось удивительный сон досмотреть, но кто-то из домашних включил радио, и Дооху проснулся. Все утро, занимаясь привычными делами, Дооху не мог отделаться от ощущения, что голос, звучавший во сне, был ему знаком. Странная штука эти сны! Знаешь, только привиделось, а кажется, будто на самом деле произошло.

Он одевался, чтобы идти на работу, когда заявился старик почтальон.

— Доброе утро, председатель! Нынче опять почтовая машина запоздала, вы там на сессии хурала скажите, чтобы почту в худон вовремя доставляли.

— Хороший наказ, отец, даете, непременно подниму этот вопрос, — пообещал Дооху. Он с нетерпением развернул газету «Унэн», мелькнуло знакомое имя — Доржпалам. Очерк назывался «Величие человека». Позабыв обо всем на свете, Дооху так и впился глазами в газету. Присел на минутку к обеденному столу, да так и остался сидеть, опустив руки на колени. «Продолжение следует» — значилось в конце очерка. «Что там у вас стряслось?» — вспомнился ему заданный писателем вопрос. Вот Доржпалам сам на этот вопрос и ответил: в очерке было перечислено почти все, что удалось сделать Дооху за его не столь уж долгую жизнь.

— Что с тобой? — спросила дочь, глядя на побледневшее от волнения лицо отца. Он молча протянул ей газету.

Перед выборами у Дооху и его товарищей работы было невпроворот. Только с одним делом управились, как наваливается другое. Никуда не денешься — жизнь в объединении требовала от людей полной отдачи сил. Полным ходом шло строительство на центральной усадьбе, закладывались хашаны для скота, велась заготовка кормов на зиму, готовились к осенним полеводческим работам. Да разве все перечислишь. К тому же по всей стране развернулось культурное наступление. И в объединении «За коммунизм» шли смотры художественной самодеятельности, демонстрация фильмов, читались лекции. В деловой суматохе председатель совсем потерял счет времени. Он по целым неделям не показывался дома, все чаще наведывался на отдаленные пастбища. Однажды он возвращался к себе в поселок затемно, после многих дней отсутствия. Каурая лошадка весело семенила по дороге, что вилась среди степи как светлая тихоструйная речка. В сумерках после жаркого дня обычно обостряются запахи, и Дооху полной грудью вдыхал вкусный, буквально осязаемый степной воздух. До усадьбы еще долог путь, и чем ближе подъезжал Дооху к дому, тем медленней бежал его верный конь. Утомился, бедняга. «Ничего, дружок, потерпи, скоро будем дома! — мысленно подбадривает коня Дооху. — Скоро объединение обзаведется легковой машиной, тогда отдохнешь, как следует». Лошадь протестующе замотала головой. «Ишь ты, бессловесная тварь, а все понимает, — думает Дооху. — Знать, не желает, чтобы его на машину променяли. Машина… А не зазнался ли ты, председатель? Тебе уже и машину подавай. Нет, пожалуй, не зазнался. Необходима машина, она сбережет и людям и мне много времени и сил».

ЛИЧНЫЕ ВОПРОСЫ