От литеры до литературы. Как письменное слово формирует мир, личности, историю

Кампания началась с речи назначенного Сталиным секретаря ЦК по идеологии Жданова, в которой тот осуждал два литературных журнала за ошибки в редакционной политике, выразившиеся в публикации произведений Анны Ахматовой. Речь напечатали во влиятельной газете, а затем переиздали брошюрой, миллионным тиражом. Этот сигнал недвусмысленно призывал других поддержать обвинения, что и не замедлило случиться. Ахматова, сделавшись мишенью литературного гнева страны, саркастически заметила в разговоре с подругой: «Подумайте, какая слава! Даже ЦК обо мне пишет…»[634].

О публикации «Реквиема» теперь не могло быть и речи. Но этим кампания против поэтессы не ограничилась. Объявленная врагом государства, Ахматова оказалась под наблюдением; ее исключили из Союза писателей. В стране, где все зависело от принадлежности к той или иной организации, это означало, что она больше не работает поэтом – и, следовательно, не будет теперь получать карточки на продукты питания. Это была существенная потеря в условиях строго нормированной послевоенной российской экономики. Вскоре ее сына снова арестовали, и на сей раз она не смогла вымолить у Сталина прощение для него. Льва Гумилева приговорили к десяти годам в исправительно-трудовом лагере; он стал заложником, чтобы Ахматовой никогда больше не захотелось встречаться с иностранными шпионами.

Три встречи с Берлином дорого обошлись Ахматовой, но она никогда не жалела о них – разве что о том, что не позволила Берлину доверить «Реквием» бумаге. В стихах, написанных позже, Ахматова намекала на эти встречи, она писала о госте из будущего – «он не станет мне милым мужем», имея в виду Берлина. Она даже утверждала, что эти встречи и реакция Сталина на них стали причиной холодной войны. Возможно, Ахматова переоценивала свою значимость, но она знала, что, будучи известным поэтом, раздражает самого могущественного лидера СССР, как заноза. Не исключено, что ее встречи с Берлином действительно оказались одной из второстепенных причин холодной войны, но при иных обстоятельствах «Реквием» так и существовал бы лишь в памяти своей создательницы и ее подруг.

ЛИТЕРАТУРА СВИДЕТЕЛЬСКИХ ПОКАЗАНИЙ: АХМАТОВА ЗНАКОМИТСЯ С СОЛЖЕНИЦЫНЫМ

Через семнадцать лет, в 1962 г., Ахматова прочитала на память «Реквием» еще одному посетителю[635]. На сей раз не иностранцу – она усвоила суровый урок 1945 г., – а намного более молодому, чем она, соотечественнику, который поставил себе целью измерить ограничения, наложенные на литературу, издающуюся в Советском Союзе. Сталин уже несколько лет как умер, и самые страшные чистки закончились. Хрущев, взявший верх в борьбе за власть, принимал меры для того, чтобы дистанцироваться от самых одиозных деяний Сталина. Этому периоду дали название «оттепель»; в сложившейся обстановке один из влиятельных литературных деятелей решился отправить Хрущеву письмо, где защищал Ахматову и просил главу государства реабилитировать ее после стольких лет вынужденного замалчивания. Главе государства в очередной раз пришлось решать, как поступить с «русской Сапфо». Хрущев согласился, что Ахматова больше не представляет опасности и можно даже предоставить ей какое-то незначительное место в советской литературной вселенной[636]. Впервые за несколько десятков лет Ахматова могла писать стихи с надеждой на их публикацию.

Однако даже при этих новых обстоятельствах попытка издания «Реквиема» была бы сопряжена с большим риском, и поэтому Ахматова читала ее младшему коллеге-писателю по памяти. Гость, Александр Солженицын, не знал «Реквиема», но читал некоторые другие ее стихи, распространявшиеся через неофициальную систему, именовавшуюся «самиздат»[637]. Если при Сталине безопаснее всего было сохранять запрещенные стихи, заучивая их наизусть, то после его смерти возник способ их подпольного распространения. Для тиражирования использовали не печатные станки, которые было трудно приобрести в тоталитарном государстве (самиздат осуществлялся в догутенберговскую, по выражению Ахматовой, эпоху), а другие механические орудия, появившиеся лишь сто лет назад, относительно дешевые и не столь легко поддающиеся государственному контролю: пишущие машинки. При помощи «копирки» и достаточно тонкой бумаги можно было за один раз напечатать до десяти копий; затем их раздавали читателям, каждый из которых мог, в свою очередь, также тайно продублировать текст и снабдить им еще нескольких человек.