От литеры до литературы. Как письменное слово формирует мир, личности, историю

Солженицын знал, о чем писал. Находясь на фронте во время Второй мировой войны, он сделал уничижительное замечание о Сталине в письме к другу, за что его арестовали и приговорили к восьми годам в ГУЛАГе[645]. После освобождения, ставшего возможным после смерти Сталина, его оставили жить в ссылке в Казахстане, где ему приходилось ютиться в примитивной глинобитной хижине. Тогда же он купил пишущую машинку «Москва-4», чтобы зафиксировать словами свой опыт пребывания в ГУЛАГе[646]. Это оказалось непростым делом: Солженицын плохо умел печатать. После того как он повторно заключил брак со своей бывшей женой, которая развелась с ним, пока он отбывал наказание, его творчество пошло быстрее – она владела «слепым» методом печати, как лучшие переписчицы самиздата[647]. Писать о ГУЛАГе было запрещено, и поэтому Солженицын сжигал все черновики и оставлял только один экземпляр рукописи, которую тщательно прятал в сложной системе тайников[648].

Пишущая машинка «Москва-4»

Но в 1962 г., когда он встретился с Ахматовой, положение изменилось. Солженицын приехал в Ленинград не для того, чтобы высказать свое восхищение Ахматовой, а вследствие того удивительного факта, что «Один день Ивана Денисовича» приняли к печати в «Новом мире». Журнал занимал тогда в российской литературе ключевое положение на границе между тайным миром самиздата и официальным миром произведений, санкционированных государством. План опубликовать Солженицына в официальном журнале чуть не провалился. Нужно было умиротворить не только редакторов журнала[649]. Лично Хрущев, охваченный реформистским порывом, убедил ЦК КПСС разрешить публикацию. Усилия оправдались: повесть вышла в журнале тиражом около миллиона экземпляров, а затем последовало отдельное издание тиражом сто тысяч экземпляров[650]. Во время беседы Ахматова и Солженицын не знали этих цифр, но понимали, что публикация будет сенсационной. Текст, вобравший в себя потаенную силу самиздата, должен был взорвать общественное внимание подконтрольной государству гутенберговской энергией.

Перемена обстановки пошла на пользу и Ахматовой. Журнал «Новый мир», опубликовавший «Один день Ивана Денисовича», напечатал некоторые ее стихи, но не «Реквием», который продолжал циркулировать только в самиздате. К началу шестидесятых возникла и другая возможность – публикация за границей. В разных странах, особенно в ФРГ, появлялось все больше издательств, готовых печатать произведения российских авторов. Процесс был трудным и опасным. Рукописи нужно было контрабандой вывозить из России (часто в виде микрофотокопий на пленках), а напечатанные книги контрабандой же ввозить обратно. Опасности подвергались и авторы, поэтому зарубежные публикации, именуемые в просторечии «тамиздат», обычно сопровождались примечанием «издается без согласия автора». Первое типографское издание «Реквиема», жившего в памяти самой Ахматовой и ее ближайших подруг, а затем распространявшегося через подпольную сеть самиздата, вышло в «тамиздате» в 1963 г.[651].

НОБЕЛЕВСКАЯ ПРЕМИЯ ПО ЛИТЕРАТУРЕ

У встречи Ахматовой и Солженицына в 1962 г. был еще один важный подтекст: Нобелевская премия по литературе. Оба писателя знали, что публикация «Одного дня» введет Солженицына в поле зрения шведской Академии. Ахматову уже несколько раз выдвигали на соискание премии, но в 1958 г. Нобелевский комитет предпочел ее соотечественника Бориса Пастернака, который был вынужден отказаться от премии. В разгар «оттепели» шведская Академия вполне могла бы еще раз обратиться к советским писателям и поддержать Солженицына и его покровителей. Премия, бесспорно, стала полностью политизированной и служила признанием важной роли литературы в холодной войне.