От отца к сыну. Как передать ребенку христианские ценности

И теперь мы на третьем, самом ужасающем, уровне отрицания. После того как утрачена дружественность реальности, утрачена дружба с людьми, наступает трагедия трагедий – теряется дружба с самим собой. Тот, кто совершает грех, поступает против себя самого, говорится в Евангелии. Грех – не проблема непослушания Богу или хулы по отношению к Нему. Зло, удаленность от истины, отрицание истины отрывает нас от нас самих, разрушает нас самих, наносит вред нам самим. И так наш Пиноккио, хвалившийся независимостью от отца, оказывается врагом всему и всем, но в первую очередь – врагом самому себе. Не осознавая ничего, он засыпает, и во сне у него обугливаются ноги. Он сгорает, тлеет, сходит на нет, возвращается к той судьбе, которая была ему уготована низкой, безнадежной мыслью мастера Вишни: полено, кусок дерева, годный к тому, чтобы бросить его в огонь и обогреть комнату. Пиноккио сгорает, обращается в пепел. Кажется, все заканчивается здесь, «ничто» побеждает.

Так он уснул. И во сне его деревянные ноги загорелись, обуглились и, наконец, превратились в золу.

Как по-разному мы можем в жизни спать, не осознавая себя самих и того, что окружает нас, не осознавая нашей ответственности! И в конце концов жизнь оказывается не чем иным, как сном, и постепенно превращается в золу, пепел. Последняя часть энциклики Папы, где говорится о Страшном суде, – именно об этом. Что такое Страшный суд? Миг, когда каждый становится тем, чем стремился стать на протяжении жизни. Если всю жизнь ты спал, протянув ноги над жаровней с раскаленными углями, Страшный суд над тобой будет заключаться в том, что ты – пепел, ты ничто. Это ад.

А Пиноккио спал и храпел так, словно это были не его ноги, а чужие.

В жизни ты можешь спать и храпеть так, словно твое сердце, которому грозит беда, – это чужое сердце, твой разум – чужой разум.

Когда рассвело, он проснулся…

Что может привести нас в чувство? Что пробудит нас, если мы заснули и медленно тлеем? Что воссоздаст утерянное? Что вернет нам обгоревшие ноги, ничтожное и убогое сердце, которое мы сами в себе взрастили, ничтожный и убогий разум? Что возродит нас к истине, к полноте жизни?

Когда рассвело, он проснулся: кто-то стучал в дверь.

Как прекрасно! Каждый день мы можем просыпаться оттого, что кто-то стучит в нашу дверь. Если бы все зависело от нас, мы бы спали до сих пор. Но нет, мы проснулись – оттого, что кто-то постучал в нашу дверь. Кто? Бог! Сам Бог ежедневно стучит в дверь каждого из нас, чтобы мы бодрствовали, жили, бдели неусыпно.

– Кто там? – спросил он, зевая, и начал продирать глаза.

– Я, – ответил голос.

Это был голос Джеппетто.

Несчастный Пиноккио еще не совсем проснулся и поэтому не заметил, что его ноги сгорели. Услыхав голос отца, он без раздумий соскочил со стула, чтобы отодвинуть дверной засов. Но после двух-трех нетвердых шагов упал с размаху на пол. И при падении произвел такой грохот, словно мешок с деревянными ложками, упавший с пятого этажа.

Помните, так же неожиданно происходит у Данте… Сумрачный лес, герой близок к смерти, истлевает, как Пиноккио, обращается в ничто, становится пеплом – и тут видит холм, озаренный солнцем; спасение предстает пред ним – и он пытается подойти к подножию холма, подняться, но приходится отступить. Там герою препятствуют рысь, лев и волчица, здесь обугленные ноги. Это то же самое. Крайняя слабость, изначальная рана, неспособность, заложенная в структуре, не позволяет человеку сделать того, что он даже хотел бы сделать: броситься в объятия к Богу, едва заслышав Его голос, ощутив Его присутствие, возжелав Его присутствия.

…упал с размаху на пол.

Притча об Икаре! Древние прекрасно понимали: человеку не дано своими силами достичь Бога, добраться до солнца.

И при падении произвел такой грохот, словно мешок с деревянными ложками, упавший с пятого этажа.

– Отвори! – крикнул Джеппетто с улицы.

– Отец, я не могу, – ответил, плача, Деревянный Человечек и стал кататься по полу.

– Почему не можешь?

– Потому что кто-то сожрал мои ноги.

– А кто их сожрал?

– Кошка, – сказал Пиноккио.

<…>