От первого лица

Так тем воскресным утром мне пришлось прочесть вслух брату моей подруги рассказ из сборника Рюноскэ Акутагавы «Зубчатые колеса». А что мне было делать? Но я все равно старался читать с выражением. Прочел только последний рассказ «Аэроплан». Еще в хрестоматии напечатали «Красный свет», но я прочел только «Аэроплан». Страниц восемь, а последняя строка такая: «Неужели не найдется никого, кто бы потихоньку задушил меня, пока я сплю?»[7]. Написав ее, Акутагава покончил с собой.

Я прочел эту последнюю строку, но домой никто все еще не вернулся. Телефон не звонил, вороны не каркали. Вокруг стояла полная тишина. Лучи осеннего солнца через тюль заливали гостиную ярким светом. И только время – медленно, однако неумолимо – двигалось вперед. Брат моей подруги, будто наслаждаясь отголосками рассказа, прочитанного для него одного, сидел, скрестив руки, с закрытыми глазами.

Писать дальше у меня нет сил. Жить в таком душевном состоянии – невыразимая мука! Неужели не найдется никого, кто бы потихоньку задушил меня, пока я сплю?

Нравится такая проза или нет, но произведение было явно не самым подходящим для чтения вслух воскресным утром. Я закрыл книгу и посмотрел на часы. Стрелки едва перевалили двенадцать.

– Скорее всего, мы друг дружку не поняли. Я, пожалуй, пойду, – сказал я и привстал с дивана. С детских лет мать внушала мне, что беспокоить людей в обеденный час нельзя[8]. И это понимание крепко засело у меня в голове, как рефлекторная привычка.

– Раз уж пришел, может, подождешь еще полчасика? – предложил брат. – Не вернется минут через тридцать – тогда и пойдешь, чего уж.

В его словах был смысл, и я снова опустился на диван и положил ладони на колени.

– А ты хорошо читаешь, – сказал брат чуть ли не восхищенно. – Тебе никто об этом не говорил?

Я покачал головой: никто никогда не называл меня умелым чтецом.

– Если не понимаешь суть, читать, как ты, не получится. Особенно мне понравилось в конце.

– Вот как… – ни к месту вставил я и ощутил, как щеки у меня порозовели. Приятного мало, если тебя хвалят ни за что. Однако все вело к тому, что еще с полчаса мне предстоит служить собеседником брату моей подруги. Ему явно просто хотелось с кем-то поболтать.

Сложив перед собой руки, как будто молился, он вдруг спросил:

– Не сочти за странный вопрос, но у тебя не бывало так, чтобы память прерывалась?

– Память?

– Да. В том смысле, что совершенно не можешь вспомнить, где был и что делал в какой-то промежуток времени.

Я покачал головой:

– По-моему, не бывало.

– И ты помнишь все, что с тобой происходило, четко, все по порядку?

– В общем-то, да. Если что-то было недавно, наверное, я почти все могу вспомнить.

– Н-да, – вымолвил он и поскреб в затылке. Затем произнес: – По идее, так и должно быть.

Я молча ждал, что он скажет еще.

– Признаться, со мной несколько раз бывало так, что память куда-то улетучивалась. Например, пропадет вдруг часа в три, очнулся – а на часах уже семь. Где был и что делал эти четыре часа, никак не вспомнить. Причем, ничего особенного при этом не происходит: головой не ударялся, не напивался в стельку. Просто живешь себе, живешь, а память ни с того ни с сего щелк – и пропала. И нипочем не угадаешь, когда это произойдет в следующий раз и сколько часов или дней продлится.

– Вот оно что… – вставил я.

– Вот представь, записал ты на магнитофон симфонию Моцарта. Поставил затем послушать, а примерно с середины второй части до середины третьей никакого звука нет, весь пропал. Примерно так. Причем, звук пропал – это не значит, что там звучит тишина, музыка просто перепрыгивает. Вроде как сегодня – это сегодня, а завтра – уже послезавтра. Понимаешь?

– В общем-то, да, – неуверенно ответил я.

– Если б речь шла только о музыке, то да – это неудобно, хотя в целом терпимо, особого вреда нет. А если такое происходит в жизни, хлопот не оберешься. Я понятно говорю?

Я кивнул.

– Как будто слетал на обратную сторону Луны и вернулся с пустыми руками.

Я кивнул еще раз, хотя смысла этого сравнения не понял.

– Это генетическое заболевание. Таких явных случаев, как мой, немного: с этим рождается один человек на несколько десятков тысяч. Но и те друг от друга отличаются. В пятнадцать лет я попал в университетскую больницу на консультацию к врачу-психиатру, мать водила. Как полагается, у болезни есть название. Правда, такое длинное, что звучит, как оскорбление. Его я забыл сразу, еще тогда. Кто-то же придумывает такие названия, а?

Он ненадолго умолк, но вскоре опять продолжил: