От первого лица

В тот майский полдень ты
Защищаешь на стадионе «Дзингу» правую базу,
Правый принимающий игрок «Атомов Санкэй».
Это твоя работа.
Я на трибуне за правой базой
Пью тепловатое пиво.
Как обычно.
Отбивающий противника отправляет мяч к правой базе.
Простой высокий мяч.
Дугой, без особой силы.
Ветер стих.
Солнце не слепит.
Вот это удача!
Ты, приподняв руки,
Подаешься вперед на три метра.
Отлично! Я отпиваю пиво
И жду, когда упадет мяч.
Тот ровнехонько, точно по линейке
Падает в аккурат в трех метрах у тебя за спиной.
Сухо так: «Бом», —
Как если киянкой слегка поддать по краю Вселенной.
Вот я и думаю:
Почему вышло так, что я
Болею за эту команду?
Вселенская загадка!

Не знаю, можно ли назвать это стихами. Назовешь – разозлятся настоящие поэты. Поймают где-нибудь да и вздернут на ближайшем фонарном столбе. А оно мне надо? Тогда как же это назвать? Если у вас появятся мысли, прошу поделиться. Пока что я решил называть это стихами и выпустил «Сборник стихов о “Ласточках Якулта”». Разозлит это поэтов – на здоровье. Было это в 1982 году, незадолго до окончания работы над «Охотой на овец»[21], через три года после моего дебюта в литературе (если его можно так назвать).

Разумеется, крупные издательства оказались прозорливы – их ничуть не заинтересовало издание моих творений, поэтому я решил публиковать сборник за свой счет. Один мой товарищ держал типографию, поэтому вышло недорого. Простой переплет, пятьсот пронумерованных экземпляров, на всех до единого я сам расписался шариковой ручкой. Харуки Мураками, Харуки Мураками, Харуки Мураками… Но, как и следовало ожидать, никому до меня дела не было. Нужно обладать очень специфическим вкусом, чтобы тратить свои деньги непонятно на что. В итоге ценители всего уникального скупили не больше трехсот экземпляров. Остатки я раздарил друзьям и знакомым. Теперь те пронумерованные сборники – настоящий раритет и стоят сумасшедших денег. Кто бы мог подумать… У меня осталось всего два экземпляра. Оставь я их себе побольше, глядишь, удалось бы разбогатеть.

* * *

После похорон моего отца я напился. В компании двоюродных братьев: двоих по отцовой линии (примерно мои сверстники) и одного по материной (лет на пятнадцать младше). Вчетвером мы просидели до глубокой ночи, пили только пиво. Закусывать было нечем. Мы просто пили, и пили, и пили… Прежде я так никогда не набирался. На столе – батарея из двадцати больших бутылок[22] «Кирина». Как только мочевой пузырь у меня выдержал? К тому же, пока мы сидели и выпивали, я заглянул в джаз-бар, который заприметил недалеко от зала ритуальных услуг, и там добавил несколько двойных порций «Four Roses» со льдом.

Что заставило меня в тот вечер выпить так много, не знаю. Я особо не горевал, да и на душе не скребли кошки. К тому же сколько бы ни пил, я вовсе не пьянел. Проснувшись наутро, был как огурчик – представьте, никакого похмелья.

Мой отец был ярым поклонником команды «Тигры Хансина». Помню, в детстве, когда «Тигры» проигрывали, отец бывал не в духе, даже менялся в лице. А уж если в доме оказывалась выпивка, все становилась только хуже. Поэтому по вечерам после проигрышей «Тигров» я старался не действовать отцу на нервы. Болельщиком этой команды я так и не стал или не сумел стать, очевидно, и по этой причине.

Наши с отцом отношения вообще дружескими не назовешь. Тому, конечно, были разные причины, но почти до конца его жизни, которую в 1990-м оборвал тяжелый диабет вкупе с расползшимся по всему телу раком, двадцать с лишним лет мы с ним почти не общались. С какой стороны ни глянь, назвать такие отношения «дружескими» язык не повернется. Под конец у нас с ним наметилось что-то похожее на примирение, но было уже слишком поздно.

Конечно, сохранились и приятные воспоминания.