От царства к империи. Россия в системах международных отношений. Вторая половина XVI – начало XX века

Еще со времени подписания Лондонских конвенций 1840–1841 гг. русский двор был одержим желанием изолировать Францию, не допустить ее участия в важнейших международных договоренностях. Делая ставку на русско-английское сближение, российское правительство не приняло во внимание непостоянство союзнических отношений Великобритании, использовавшей те или иные комбинации исключительно в своих целях. В сложившейся ситуации англичане пытались выгадать на русско-французских противоречиях, используя обе стороны. В частности, Сеймуру было достаточно лишь выслушать Николая I, чтобы внушить ему необоснованные надежды на возможную благожелательную поддержку Англии.

Нессельроде писал русскому послу в Лондоне Бруннову 2 (14) января 1853 г.: «Новому императору французов любой ценой нужны осложнения и нет для него лучшего театра, чем на Востоке»[735]. Общее положение, по мнению Нессельроде, осложнялось тем, что «в Константинополе недоверие и подозрительность в отношении нас настолько укоренились, что сколько бы мы ни заверяли в отсутствии желания сокрушить Турцию, нам не поверят»[736].

Рассуждения российского канцлера кажутся несхожими с намерениями Николая I, затеявшего переговоры сначала в Лондоне с Абердином в 1844 г., а затем в Петербурге с Сеймуром в январе-феврале 1853 г. Из бесед императора с англичанами следовало, что русский император вынашивает определенные планы относительно разрушения Османской империи; это и привело к созданию консолидированной позиции Запада по отношению к России. Оценивая возможную роль Австрии и Пруссии в будущем конфликте на Востоке, Нессельроде тешил себя надеждой на нейтралитет первой и моральную поддержку второй: после «венгерского» похода русской армии престиж России среди «северных» дворов, по его мнению, был непререкаем.

Преддверие катастрофы

В историографии – как отечественной, так и западной – укрепилось мнение об ответственности России за военный поворот событий начала 50-х гг. Е. В. Тарле писал: «Инициативная роль Николая I… не подлежит сомнению, так же как не подлежит оспариванию несправедливый, захватнический характер войны против Турции»[737]. Безусловно, Крымская война была порождена целым комплексом сложных причин и явилась результатом обострения политических, идеологических и экономических противоречий на Ближнем Востоке и Балканах между Англией, Францией, Турцией и Россией. Эта Русско-турецкая война выросла из очередного Восточного кризиса, так же как предыдущая из кризиса 20-х гг. Однако вправе ли мы рассматривать религиозный спор между католиками и православными лишь как второстепенный фактор международных разногласий, навсегда навесив на него ярлык «повода» к войне?

Россия являлась покровительствующей державой для всех православных христиан Османской империи, проживающих как на Балканах, так и на Ближнем Востоке. Право это было оформлено статьями Кючук-Кайнарджийского мира 1774 г. и на протяжении первой половины XIX в. Турцией не оспаривалось. 14 млн православных христиан Османской империи традиционно считали Россию своей покровительницей и обращались к ней за заступничеством перед Портой. Это же касалось клира Константинопольского, Иерусалимского, Антиохийского и Александрийского патриархатов, которым поставлялись из России церковная утварь, облачения, книги; осуществлялась денежная помощь в пользу православных церквей и монастырей. Одновременно следует сказать о той особой роли, которую играла Святая земля для христианской церкви как восточной, так и западной. Именно в Иерусалим поступали самые богатые и многочисленные дары из России от частных лиц и от Святейшего синода.

Тем не менее в историографии укрепилось мнение о том, что религиозный спор был лишь ширмой захватнических планов России на Балканах. Причем зарубежная историография толковала эти события, исходя из традиционно обличительной характеристики внешней политики России, а советская была проникнута антирелигиозными настроениями в духе времени. Обе эти тенденции не позволили всесторонне рассмотреть данную проблему. Так, к примеру, для Тарле совершенно очевидна «полная вздорность и искусственность этих споров», которые он называет «дипломатической возней вокруг “Святых мест”». Более взвешенной представляется позиция А. М. Зайончковского, который утверждал: «Вопрос о Святых местах был лишь прологом к великой исторической драме»[738].