От весны до осени, или Повесть про девочку

Солнце греет Шуркины окна, завалинку. Скоро конец снегу. Положишь тугой сырой снежок на завалинку — он тут же подтает, серая доска под ним потемнеет, и темный круг будет расти, а снежок на глазах уменьшаться. Здесь, перед завалинкой, позднее, в половодье, долго будет стоять большая лужа, рыжая от навоза и в то же время ясная, как зеркало, отражающая и небо, и белые облака, и наш дом до самой крыши, и тополь со всеми ветками. Будто непомерная глубина морская. Сейчас еще нет лужи. Сейчас у завалинки лежит наша красная, как кирпич, корова Манька да куры. Манькин бок под солнцем так и горит, руки можно греть о него, как о печку. А в воздухе еще очень прохладно, в тени чувствуешь мороз, и руки зябнут. Но здесь, на завалинке, мы играем без варежек. Выкладываем из «чечек», разноцветных осколков посуды, разные узоры. «Чечки» — это наши драгоценности. Ими можно меняться. И не просто «чечки» на «чечки» — можно выменять и тетрадь, и карандаш с двумя концами — красным и синим, и красивые перья от каких-то неизвестных — синих, наверное, — птиц. Тоже драгоценность. И только свой ножичек, маленький, складной, я не отдала бы ни за какие «чечки».

За долгую зиму мы уже всяко и по нескольку раз обменивались, а новых «чечек» не будет до чистой земли, пока снег весь не стает, пока не просохнет весенняя грязь. Поэтому Шурка только изредка по привычке канючит:

— Отдай мне твою золотую! — Есть у меня такой осколок — позолоченный, без узоров, изогнутый и тоненький, как лепесток.

— Отстань, — говорю. — Ведь знаешь — не отдам. Лучше я тебе книжку дам, где про сокровища написано. Знаешь, оказывается, вся земля под нами, — я топнула валенком, — как пирог. Сверху чернозем и глина, а в середке золото, и драгоценные камни, и дорогие металлы.

— Знаю, — пренебрежительно говорит Шурка, — все клады в земле находят.

— Да нет, Шур, то ничьи не клады, а природное, просто так земля сложилась. Да ты почитай!

— Нет, Дашка, ты мне лучше расскажи, — просит Шура, — потом я почитаю. Да и некогда мне читать, — добавляет она, вздохнув, — дома всегда орава донимает (оравой она зовет своих братьев).

— Ну, знаешь, там много приключений, как они пробирались к центру Земли, что видели, — это лучше читать. Я только подумала: вот если б и нам пробраться! Может, мы тоже что-нибудь нашли бы? Там они, знаешь, в одной подземной пещере попали в лес из грибов! Во, как наши тополя, грибы!

— А золото?

— А золото уж потом! Ну, мы до золота, может, и не достанем. — Я вздохнула, вспомнив песок из ключа. — Но все равно ведь здорово, да?

— Ага! — согласилась Шура. — И, может, мы пропадем, как челюскинцы, и нас будут выручать.

— Ага. И наш совхоз прославится! Помнишь, как было у Васьки с Петькой?

Я даже и не называю «Дальние страны», книжку Гайдара, которую мы с Шуркой любим больше всех. Васька и Петька — будто наши знакомые мальчишки, и мы им завидуем. Они жили в таком же неизвестном месте, как и мы. Но вот геологи нашли там в их земле полезные ископаемые, и началась у них совсем другая жизнь. Завод стали строить. Народу понаехало.

— Эх, Дашка, — говорит Шурка, — у них там геологи искали в земле! Васька с Петькой только шпиона поймали. А вот мы бы сами что нашли! Вот было бы дело!

— Сами! — повторяю я, и сердце мое сжимается от радости, будто мы уже все нашли.

— Сами, Даш! — Шурка спрыгивает с завалинки. И то, что недоверчивая, все умеющая делать Шура так говорит про это, меня совсем убеждает: все мы сможем найти, если, конечно как следует поищем.

— Шур, ведь сколько у нас оврагов, и наполовину уже земля раскопана. Нам, может, и совсем немного придется, — говорю я почему-то шепотом.

И тоже шепотом Шурка подхватывает:

— Помнишь каменный?

Еще бы мне не помнить! Глубокий и крутой, стены такие, что, если упадешь, в лепешку расшибешься. Этот овраг был далеко, на самой границе наших земель. За каменный овраг мы уже не ходили играть — только если по делу: корова убежит или теленок забредет.

И в овраг спускались редко: до его дна — в самом начале в устье — и солнце не доставало, глядишь вверх, как из колодца, и небо, кажется, над тобой потемнело. Страшно! И интересно! По стенке оврага видно, что земля, как слоеный пирог: сверху серовато-черным прикрыто, как корочкой, — это земля, а дальше слоями: то красная, то серая глина, потом светлый коричневатый песчаник. И опять глина, вся, как булка изюмом, набита крупной и мелкой галькой. Разноцветная. Вешние воды каждый год намывали ее немало. Дно оврага усыпано ею. Нога проваливалась в гремящем этом настиле. Потому мы и прозвали овраг каменным.