Отблески солнца на остром клинке

Наблюдателей шурви в этот раз собралось совсем мало — не больше тридцати, включая хартуга, толмача и лекаря. Да десяток бойцов. А место выбрали неожиданно близкое к границе Гриалии — на горизонте поблёскивала холодными серыми водами Фьёгур, и клонящееся к закату солнце отражалось в ней кровавыми сполохами. Хартуг многозначительно кивнул в сторону реки: до родины, мол, рукой подать — победишь — и свободен. Мышцы Верда гудели от напряжённого возбуждения, в голове гудело после бессонной ночи перед последним (последним ли?) боем, а донёсшийся со стороны Фьёгур запах — едва уловимый аромат яблок, полевых цветов и тепла деревянных изб — запах дома — заставил подрагивать пальцы, сжимающие «древко от глефы». Или этот запах Верду всего лишь почудился? Но он лишь добавил беспокойства: если что-то сейчас пойдёт не так, сотню боёв придётся начинать сначала. Даже молитва не помогла сосредоточиться, вышла обрывистой и скомканной, и это тоже не добавило уверенности. И когда десяток шурви встали против него, Верд понял, что боится. Впервые слишком сильно боится проиграть — до дрожи в пальцах, до шума в ушах. А когда твой арух скован страхом — добра не жди. Он глубоко вдохнул, пытаясь успокоиться, и хартуг дал знак начинать.

Шурви кинулись к Верду, пытаясь взять его в кольцо. Удар одного конца деревянной палки о копьё — наконечник, вместо плеча Верда, устремляется к небу; удар другого конца — копьё соскальзывает и проходит мимо, не зацепляя Верда. Середина палки — участок между сжатых на ней ладоней — принимает на себя сразу два копья — поворот — перехват — поворот — перехват — резко и быстро, как у огненного фокусника, и выдернутые из рук шурви копья падают под ноги, а концы «древка от глефы» цепляют ещё двоих — оружия не лишают, но бьют сильно, по губам и носу, на время выводя противников из строя. Верд выше их всех, это ему на руку. Разворот корпусом, выпад одним концом оружия, потом другим, работа центром и вновь поочерёдно концами, и ещё двое на земле — отшвырнуть их копья подальше, если не получится переломить ударом пятки. Всё шло не хуже обычного, но нервная дрожь в жилах лишь усиливалась — он слишком близко к свободе, слишком близко!

Шурви не оставляли попыток взять его в кольцо, хоть это у них за более чем сотню боёв получилось лишь однажды, но именно тогда Верд и проиграл. Двое заходили с боков, и ближний метнул копьё. Уклониться Верд уже не успевал, поэтому своей палкой по касательной перенаправил его мимо себя дальше. И тут Хартуг резким выкриком, больше похожим на воронье карканье, чем на слова, остановил бой.

— Считать сначала! — провозгласил толмач, даже не скрывая своего торжества. — Ты убить харрат!

— Что?!

Верд огляделся. Отражённое им копьё пробило сердце другого шурви, и тот лежал, раскинув руки и глядя в небо пустыми глазами, из которых только что ушла жизнь. В ушах у Верда зашумел рой пчёл, руки похолодели.

— Но я не убивал его! Это копьё метнул ваш воин, не я!

— Считать сначала, — непререкаемо припечатал толмач. — Харрат мёртв.

Сквозь всё нарастающий гул в ушах и мерзкий солоновато-кислый привкус во рту Верд вдруг понял: харраты никогда его не отпустят. Не убьют, но и не отпустят. Он навеки их пленник, их тренировочный снаряд и их невольный учитель.

Он сжал челюсти так, что заскрипели зубы, но сам не расслышал этого скрипа за гулом невидимого пчелиного роя. Глаза жгли отблески солнца в бурных водах Фьёгур — такой близкой, такой недостижимой. Распластанное тело мёртвого харрата оборвало надежду на свободу так же быстро, как копьё — его жизнь. Но дело вовсе не в смерти этого шурви. Дело в том, что между Вердом и свободой хартуг намерен всегда класть чьё-то тело. Всегда. Эту свободу невозможно заслужить, невозможно выторговать, невозможно выиграть честным боем. Её можно лишь взять силой. И кровью.

Пальцы Верда разжались, «черенок от глефы» упал к его ногам. Раздался привычный крик, означающий, что пленника нужно связать и увести в его повозку. И тут Верд вскинул подбородок так резко, что длинные волосы хлестнули по спине. А потом шагнул к мертвецу и одним движением выдернул копьё из его груди. Хартуг что-то отрывисто каркнул, и шурви — все, даже зрители — пошли на Верда.

Гул в его ушах стих, сменившись глухой тишиной, пальцы уже не дрожали, держа оружие как никогда уверенно. «Я либо умру здесь, либо освобожусь, но вам служить не буду. Первовечный! Что есть благо, туда меня и направь!» И он сделал первый выпад, пронзая копьём сразу двоих.

Бой короток, когда ты не бережёшь чужие жизни. Бой ещё короче, если не бережёшь и свою. Даже когда против тебя тридцать шурви — это не страшнее десятка. И уж тем более не страшнее вечного плена и подневольной службы убийцам твоих родичей.