Отбой!

Наверное, еще и сейчас в Трансильвании, в Зальцбурге, в Будапеште, около Дубровника, в Линце, Триглаве и Буковине живут люди, у которых при слове «чехословак» невольно возникает в памяти замечательно спевшаяся парочка наших раздатчиков — Нешоул и Кодет. Они почти каждый день орудовали у котла, ругались и спорили с солдатами из-за каждой капли вина, кофе или мясной похлебки, а нам, чехам, всегда накладывали с верхом, да еще после обеда уделяли кое-что из остатков, предварительно наложив себе пятикратные порции.

Помню, как однажды на спине у Нешоула оказались макароны в красном соусе: встретив около городского театра — Teatro Fenico — контр-адмирала, мы должны были отдать ему честь. От парадного шага растрясся котелок, привязанный к ранцу, крышка сдвинулась, и содержимое потекло по спине добряка Нешоула, который в галерее выдающихся раздатчиков занимал одно из первых мест, прославив тем самым родные Горомержице.

— Нешоул, иш-шо, иш-шо! — насмешливо кричали венгры, немцы и румыны, передразнивая нас, славян. Мы, мол, якобы всегда выпрашиваем добавку. А Нешоул мастерски орудовал поварешкой, и пот обильными струйками катился по его не очень-то чистому лицу. Он так старался, чтобы солдаты вовремя получили горячую пищу, что даже не успевал бедняга, помыться или утереть пот.

Перекличка закончилась. Был дан приказ съесть неприкосновенную колбасу. Порция была крохотная — откусишь два раза, и ничего не останется. Хлеба у каждого из нас была самая малость. Никто не предполагал, что мы пробудем здесь так долго. К тому же ни у кого из нас и в казарме не было запаса хлеба.

Обеда нам не дали, и мы опять тронулись в путь с надеждой на кормежку в Фиуме. Четырнадцать километров с полной выкладкой! Мы походили на остатки разбитой армии. Жажда так мучила всех, что мы кидались нить из каждой придорожной лужи. Солнце палило нещадно. Мы с трудом передвигали ноги, покрытые волдырями и кровоподтеками.

О, ноги солдат, вынесшие всю тяжесть войны! Верным их спутником, неразлучным, как тень, была пыль.

Солдатские ноги, несшие бремя всей армии! Солдатские спины, нагруженные сумками, рюкзаками, подсумками, в которых сто сорок патронов — сто сорок смертей!

А солдатские плечи! Вас перекрещивали ремни винтовки, ранца, фляжки, сумки. Словно не люди шли, а вьючные животные, жаждущие поскорей вернуться домой. Шли, шли, шли походным маршем…

Чего только не несет на себе солдат!

На боку у каждого еще каска, противогаз, лопатка, штык, подсумок, нож.

Пот разъедает кожу…

В груди солдата отдается гул всех маршевых рот и эхо приглушенных проклятий! А голова солдата, о, лучше бы срубить ее и бросить на пороге родного дома, поближе к знакомой кухоньке, к милой сердцу спальне и альбому семейных фотографий…

А солдаты всё маршируют. Вперед, назад. Направо, налево. Всюду движутся солдатские ноги, спины, плечи, груди, головы, без них не обойтись войне!

Пепичек совсем обессилел. Мы по очереди несли его винтовку. На привале он даже не ложился на землю, а только прислонялся к скале, боясь, что если ляжет, то уже не в силах будет встать. Но и возвращение в казармы не сулило ему ничего приятного, — целый день его будут гонять по плацу, а к вечеру посадят «на губу». Сейчас, в августе, там совершенно невыносимая духота и озверевшие клопы. Дощатые нары — неважное место для отдыха после изнурительного похода…

Мы едва тащились, ноги утопали в пыли, голова падала на грудь. Пепичек всю дорогу напряженно придумывал что-нибудь такое, что разом избавило бы его от этой ужасной жизни. Его нежная, впечатлительная душа слишком страдала от грубости и лишений войны. Он поделился с Эмануэлем своим заветным планом — начать голодовку. Пуркине серьезно предупредил его, что это глупая затея, которая может привести к трагическим последствиям, — ведь он, Пепичек, и без того слаб.

Однако и сам Эмануэль иногда приходил в отчаянье. При его натуре, деятельной во всех отношениях, ему тяжело было тянуть нудную лямку армейской службы, неотъемлемой частью которой было бесконечное и бессмысленное ожидание.

— Вы еще ничего не теряете, — говаривал нам Эмануэль. — Разве была у вас какая-нибудь серьезная работа? Вы только успели сдать на аттестат зрелости. А я оторван от настоящей науки. Повесить их всех за это мало! Вы тоскуете только по дому, а я еще по своей работе. Скорей бы попасть на передовую, уж там-то я устрою себе роскошное обмораживание!

Он открыл нам свой рецепт: охлаждающая смесь соли и нашатыря. В конце концов, пусть пропадает один палец ноги, черт с ним! И без него можно обойтись, а тем временем кончится война. Эман научил нас, как отморозить палец наиболее безопасным способом.

— Надеюсь, что в горах на итальянском фронте всегда есть лед и снег, — со смехом добавил он.

Ждать! Ждать удобного момента! Ждать, пока нас пошлют на фронт. Вечно ждать и ждать. У кого тут хватит терпения!

Пепичек был совершенно удручен предстоящей отсидкой на гауптвахте. Конец облегчающим душу беседам с Эмануэлем! А ведь им и так предстояло вскоре расстаться — батальон Эмануэля уходил на фронт.