Отчаянные характеры

– Она говорит, что он снова будет ее бить. Да и с ребенком ведет себя отвратительно. Всё изменилось – и так, что уже невозможно поправить обратно. Она говорит очень медленно, и ровно, и с абсолютной убежденностью.

– А что говорит он?

– Ничего. Он исчез.

– Никто не знает куда? Галерея? Друзья?

– Никто.

– Она напугана? Похоже, он сумасшедший. Может, с ним что-то случилось.

– Она из породы удивительно терпеливых людей, но существует черта, которую они никогда не перейдут. Она сказала, что никогда не спорила с тем, что он делает, и никогда не сомневалась в нем. А теперь она ведет себя так, будто ей всё равно, если он умрет.

– Она красива?

Он не сразу ответил. Потом сказал:

– Даже не знаю. В следующий раз посмотрю.

– Ты что, не смотришь на женщин? – спросила она лукаво.

Он не ответил, и она не стала повторять вопрос. Она почувствовала легкую отчужденность между ними, короткий миг напряжения. Она думала эту мысль, вертела ее в уме, как вертела бы в руках предмет, пытаясь понять свое намерение, зная, что оно разрушительно. Зачем прерывать приятную скуку поездки? Небо теперь было чистым, мягким, ясно-голубым, и редкие дома, видневшиеся в стороне от дороги, выглядели свежеокрашенными, процветающими и вечными; Софи подумала о сером море грязи, сквозь которое они ехали всего час назад.

– О чем ты думаешь? – спросила она его.

– Опять об отце. Когда он был в комнате, мы все следили за языком. Он бы тебе не понравился. Ему было всё равно, о чем люди говорят, лишь бы они говорили по существу. И предыдущая тема должна быть завершена, прежде чем начата новая. Мысли должны быть упорядочены, как товарные вагоны на рельсах. Ты не можешь, описывая лето в Париже, начать говорить про Стамбул.

– А если начнешь?

– У него были очень выдающиеся костяшки пальцев, и они белели. Смена темы, пока он не решил, что она закрыта, оскорбляла его внутреннее чувство последовательности. Он приходил в ярость. Также, если ты химик, то не мог рассуждать об атональности. Ты мог сказать, что она тебе нравится. Но никаких суждений.

– Ты прав. Мне бы это не понравилось.

– Наш поворот.

В деревне Флиндерс, от которой они теперь находились всего в двух милях, зимой жило меньше ста семей, заработок которых полностью зависел от летних отдыхающих. В разгар лета, в июле и августе, население разрасталось по меньшей мере до двух тысяч человек, а в прошлом году это число увеличилось еще больше – за счет компании нью-йоркских рекламщиков, которые купили старое поместье, снесли тридцатидвухкомнатный дом и хозяйственные постройки, поделили землю на участки и начали строить группу домов, чтобы в конечном счете воссоздать подобие французской фермерской общины. Когда Отто подъехал к ней, небольшая табличка, прибитая к стволу вяза, сообщила им название: «Роща надежды». Софи увидела серую лошадь с прогнутой спиной, стоявшую посреди недостроенных зданий.

– Архитектор здесь, – сказала она.

Флиндерс стоял вдали от побережья, поэтому арендная плата за старые фермерские дома, еще остававшиеся свободными, была ниже, чем за те, что находились дальше, на острове в Хэмптоне. Тут не было банка; работал антикварный магазин, которым управлял пожилой и угрюмый гомосексуал, проводивший зимы на Сицилии, супермаркет I.G.A., три бензоколонки, отделение почты в большом сарае, где также располагалась прачечная, хозяйственный магазин (скобяные изделия, канцтовары, теннисные туфли больших размеров), две общественные телефонные будки и темный тесный ресторан, открытый круглый год. Летние старожилы каждый сезон делали здесь ритуальную остановку, чтобы убедиться, что с витрины не убрали постоянный экспонат – пластиковый кусок яблочного пирога, сверху которого из года в год разлагался желтый шарик из пенопласта.

Когда-то Флиндерс был городом, центром соседних ферм. Большая часть фермерских угодий, заброшенных и запущенных, вновь превратилась в топи, которые когда-то они были местом привала для множества птиц. В каждом летнем домике в комоде, корзине или книжном шкафу до сих пор хранилась потрепанная копия «Полевого справочника птиц» Роджера Тори Петерсона. Потом деревенские жители вызвали специалистов по борьбе с москитами. Птиц стало мало, а ядовитый плющ и дикий виноград питались отравленной землей. Древесные паразиты уничтожили вязы, которые не успели пострадать от частых засух. Но в центре деревни уцелели три медных бука, черные под полуденным солнцем, пурпурные в сумерках. Даже деревенские высоко ценили их, хотя и не так восторженно, как дачники. Одна усадьба оставалась незанятой и непроданной. Она стояла на небольшом возвышении, грозный уродливый дом, курган, заброшенный каким-то миллионером 1920-х годов и сохранившийся как свидетельство силы денег создавать нерушимую и беспощадную непривлекательность.