Отделенные

В бирюзовых глазах он видел испуг. Мильхэ открыла рот, силясь вдохнуть и заговорить, но заговорила Арана. Ее голос прозвучал неожиданно громко, хрипом разодрав повисшую тишину.

– С ее сестрами делают такое же. Я видела нескольких женщин Леса еще до того, как меня ослепили.

Фаргрен разжал руки и вернулся к матери. Мильхэ закашлялась, пытаясь отдышаться.

– Ты знаешь, где это было?

– Нет. Но где-то у моря. Воздух там всегда был соленый и влажный.

На многие вопросы Арана ответить не могла, но рассказала все, что помнила.

Двадцать семь лет назад их семья возвращалась с севера в Да-Мидрас после оборотничьего праздника Летней луны. В дороге на них и напали. Арану пленили, и она несколько дней тряслась в темном вонючем ящике, а в конце пути услышала шум морского прибоя.

Так она, а вместе с ней несколько девочек-ар-вахану девяти-десяти лет, оказались в какой-то крепости. Почти сразу Аране вручили младенца, мальчика-оборотня, которого ей пришлось кормить. Молоко у нее все еще было. Чтобы как-то справиться с горем и отчаянием, она заботилась о детях.

А потом, когда старшие девочки вошли в пору зрелости, их стали… Разводить. Как животных. Сама Арана узнала об этом намного позже. Сначала она не понимала, куда пропадают дети. Вместо них появлялись новые. Когда же ее саму решили сделать племенной коровой, все стало ясно.

Почему-то ее поместили в камеру к эльфийкам. Как догадывалась Арана, со всеми волчицами случилось то же самое: всех их обездвижили, утыкали руки и ноги трубками с этой жидкостью и постоянно оплодотворяли. Искусственно. Беременности никогда не заканчивались естественным путем. Ни один ее ребенок из сорока двух – это число она знала точно – не был выношен положенный срок. Их всех вырезали раньше времени. И что с ними делали, Арана не знала до тех пор, пока не оказалась в этом дольмене.

– Те люди говорили, «псы будут защищать мать», – сказала она с горькой усмешкой. – И они защищали. Бедные дети. Не знаю, что именно с ними сделали, но они мучились.

Наверное, Арана плакала бы, если бы могла. Но плакать ей было нечем.

Фаргрен взглянул под ноги. Эти… Это его братья. Притащили. Они охотились для матери, не понимая, что есть ей не надо.

Мильхэ произнесла несколько слов, которые никто не понял.

– На таком языке они говорили? – спросила она.

– Очень похоже.

– Это периамский? – прошептал Геррет.

– Да. Фар, что мне делать?

Он молчал. Что решить? Если попробовать освободить Арану, она, скорее всего, умрет. Но ведь и бросить ее так нельзя.

– Я не знаю, – сказал Фар в конце концов.

Арана решила сама.

– Уберите это. Лучше я умру, чем оставаться вот так.

Фаргрену сдавило горло еще сильнее. Лучше ли?

– Я попробую, – сказала Мильхэ. – Ирма, мне будет нужна вода. Много. Притянешь?

– Нет, стой, – остановил ее Фар. – Просто… Дай побыть с ней еще. Расскажи мне, – попросил он Арану, касаясь ее щеки, – расскажи немного о… Нашей семье.

Отчаянные надежды

Бруни возвращался с рынка. Ему пришлось сбегать туда второй раз – забыл купить лимоны, а их из рецепта выкинуть никак нельзя. Да и не дело это, готовить блюдо впервые и тут же его переиначивать. Хорошо хоть времени предостаточно – сам милорд дал целых два дня выходных! На побегушечной должности свободных мгновений не так много, и Бруни ловил каждую минутку, чтобы учиться. Перевели-то с кухни не навсегда! Господин Кóльреф сказал: пока эти девичьи страсти не улягутся.

Сейчас вспоминать об этом ему даже стыдно. Попал Бруни сюда совсем зеленым. Честно сказать, ни разу не пробовавшим женщин. Ну и… Сорвало ему крышу по неопытности. Но ведь и девчонки на кухне тоже не святые оказались. Считай, сами ему себя предлагали. А потом сами же начали ссориться между собой, выясняя, чей он. А он ничей. Сампосебешный. Пока. Так Бруни им и сказал, и после этого вой поднялся… Вот его и перевели на побегушки.

Дойдя до маленькой улочки, Бруни свернул туда, подумав, что давненько не бывал на своем любимом месте в городе. Находилось оно почти под Мраморным утесом, и оттуда открывался красивый вид на море. Улица-лестница, по которой спускался Бруни, через пару сотен ступеней сворачивала направо. Но он, закинув мешочек с лимонами за спину, перемахнул через ограду в кусты и пробрался по еле заметной тропинке на небольшой выступ, который не было видно с той стороны.

Глядя на море и скалы оттуда, где стоял сейчас Бруни, можно было подумать, будто никакого города и порта здесь и в помине нет. Справа густые кусты загораживали вид на южную часть города. Слева – только Мраморный утес, который, выдаваясь далеко вперед, разрезал залив на две части. Почему его назвали мраморным, тогда как он – гранитный, Бруни никак не мог понять. Утес нависал над заливом и будто хотел упасть в море, но он стоял так уже много веков. Даже неизвестно сколько.