Отечественная война 1812 года глазами современников

Т. Толычева.

Московские ведомости. 1880. № 7. 8 января. С. 4.

Диакон Александр Михайлов Из воспоминаний «Умственный взор на протекшие лета моей жизни от колыбели и до гроба» [139]

Помянух дни древние и поучихся.

Пс. 142, 5.

Нашествие неприятелей. 1812 год

Вильно, Вязьма, Полоцк уже преданы неприятелями огню и мечу; а Смоленск и Можайск были ужасным театром кровавой войны в нашем возлюбленном Отечестве — и покорены неприятелями… О ужас! Сердце мое облилось кровью, члены охладели, уста замерли, и электрическая сила мгновенно от ног до головы пролетела по всем жилам моим, когда я услышал, что Москва — сердце России — сдана на капитуляцию и неприятели чрез два дня займут ее своими войсками. Несчастные москвитяне тысячами и днем и ночью выезжают и выбегают вон пятью северо-восточными заставами.

Наконец мы дождались того, что во всей Москве дома остались пусты, окна везде были закрыты, ворота все заперты, мертвая тишина, предвещающая бурю бедствий, прерываема была то необыкновенным лаянием и воем собак, то гнусным карканием вранов и прочих плотоядных птиц, летающих большими стадами. Два великие светила — безмолвные свидетели всех на земле деяний человеческих — изменились в натуре своей! Солнце, видя повсюду кровь человеческую, льющуюся реками, как бы сжалилось и, скрывая лучи свои, медленно катилось к западу, покрываясь мраком, предвещало нам плач велий и давало нам как бы более время уйти от неприятелей… Пурпуровая луна — скромная подруга ночи, плавая по голубому небосклону, предвещала, что скоро и Москва обагрится кровью, скоро рука злодея и ее сожжет огнем и превратит в безобразную кучу камней…

Августа 30-е число, вдень моего ангела, все родные наши сошлись ко мне в последний раз откушать хлеба и соли — и все простилися. В этот день уже ассигнаций никто на рынках не брал ни за что, лавки в городе и на рынках, кроме съестных, все были заперты.

Путешествие по Владимирке

Новая картина ужаса открывалась глазам моим! Миллионы несчастных изгнанников древней столицы — Москвы, перегоняя и толкая друг друга, бегут, куда глаза глядят. Не токмо широкая дорога Владимирская, но и все поля, около дороги сей лежащие, покрыты пешими и конными. Ужас, подобно электрической силе, мгновенно пробежал по всем моим жилам и костям. Хладный пот покрыл все чело мое, колена мои подгибалися, и я принужден был сесть на тележонку к горестной жене моей <Екатерине>, которая сокрушалась и мучилась не столько обо мне и о себе, сколько о зачатом во чреве младенце своем (ибо ей оставалось носить только два месяца).

«Давай оба вместе плакать, — сказал я ей, — авось скорее у нас выльются слезы из сосудов своих, авось скорее вылетят все тяжелые и горестные вздохи из груди нашей; и может быть, последнее дыхание, слившись вместе с твоим, прервет всю цепь бедствий наших. Боже милосердый! Судия праведный! Не осуди нас по грехам и не воздай по деяниям нашим: мы ходили в волях сердец наших, развращенных и непотребных, не щади убо праведного жезла Твоего, наказуй нас. Блажен человек, говорит святой пророк Давид, его же аще накажеши, Господи!»[140]

Долго находился я, погруженный в бездне размышлений, — одна идея рождала тысячи новых идей, одна мысль пересекала другую. Между тем кляча наша начала останавливаться, давая знать о своей усталости, напомнила мне, что она другой день не ела. «Ну! ну! ну! — кричал я ей и, погоняя, говорил: — Нет нужды, что ты долго не ела, только далее вези! Не евши, тебе легче бежать». Однако шутка сия не к месту — и я принужден был слезть и идти пешком.

Кой-как дотащились мы 30 верст до Пахры и, по милости благотворительных спутников наших[141], знакомых управителю князя Голицына, дали нам квартиру в доме князя для ночлега. Как время было еще очень рано, то я, вышедши за ворота, смотрел на ужасные толпы едущих-бегущих москвитян, пылью и потом покрытых.

Вступление неприятеля в Москву

Сентября 2-го дня 1812 года в 5-м часу вечера услышали мы пушечный выстрел. Вскоре потом от возвращающихся назад Владимирского ополчения чиновников узнал я, что в Москву вступил неприятель. Сердце мое, израненное несчастьями, облилось все кровью, слезы в три ручья потекли по иссохшим ланитам моим. Все жители Пахры о сем узнали. Страх и ужас овладел всеми, все из домов побежали; одни мы кое-как, не смыкая очей своих, провели эту ужасную ночь в барском гостином дворе, и по совету доброго того управителя и наших спутников мы поехали на другой день направо в сторону проселочной дорогою, дабы от тесноты народной избавитися. Сам милосерд<н>ый Отец Небесный, наказующий и милующий нас, вразумлял и указывал нам путь, куда ехать.