Я умолял Альфреда отложить этот разговор и сначала успокоиться, убеждал, что он пока не в лучшем состоянии, но тот даже не заметил, что я к нему обращаюсь. Медленно, будто борясь с самим собой, он отвел взгляд от моего лица. Затем склонился над столом, подперев подбородок рукой. Перед ним лежали письма, которые он связывал бечевкой, когда я вошел. Начав рассказ, он смотрел на них, не отводя взгляда.
Глава 4
– Если не ошибаюсь, мы с тобой родились в одном графстве, – проговорил Альфред. – И возможно, ты слышал о занятном старом пророчестве о нашей семье, которое до сих пор передается из уст в уста жителями аббатства Уинкот.
– Да, слыхал, что пророчество существует, – ответил я, – но как именно оно звучит, не знаю. Какое-то предсказание, как и когда прервется ваш род, или что-то подобное.
– Никто не знает, когда оно появилось, – продолжал Монктон. – В семейных записях нет ничего о том, кто первый произнес пророчество. Старые слуги и те, кто живут в аббатстве, помнят, что слышали его от отцов и дедов. Монахи, которые жили в аббатстве до того, как оно перешло в собственность нашей семьи во времена Генриха VIII, о пророчестве уже знали – текст, который издавна передается от Монктона к Монктону, был обнаружен на чистом листе в одной из их книг. Это стихи, если можно так выразиться:
– Звучит вполне туманно, как и положено древнему пророчеству, – сказал я, видя, что Альфред ожидает от меня какой-то реакции.
– Туманно не туманно, но сейчас оно сбывается, – ответил он. – Это я – Уинкота последний лорд, а тело Стивена Монктона так и не нашло своего пристанища в фамильном склепе. Подожди возражать, я не закончил. Задолго до того, как Монктоны приобрели аббатство, они жили в старом поместье рядом (сейчас от него и руин не осталось), но семейная усыпальница была уже была в катакомбах под собором. Не знаю, было ли известно пророчество уже тогда, но каждый до единого член семейства (включая Монктонов, которые всю жизнь провели в шотландских владениях) был похоронен в склепе в Уинкоте, чего бы это ни стоило. Во времена войн предки шли на любой риск, чтобы отыскать и привезти в Уинкот тела Монктонов, погибших на чужбине. Даже если приходилось платить огромный выкуп или устраивать кровавую бойню, чтобы завладеть ими. Назови это суеверием, однако оно живет и соблюдается издревле и по сей день. Столетие за столетием оно выполняется неукоснительно – до сегодняшнего дня. Пустующее место в усыпальнице ждет Стивена Монктона, голос, вопиющий о погребении, – это его дух. Я настолько ясно знаю, что его тело оставили непогребенным там, где он погиб, будто видел это собственными глазами.
Прежде чем я смог возразить, Альфред медленно поднялся со своего места и указал рукой в пространство, куда раньше напряженно вглядывался.
– Да, я знаю, что ты хочешь сказать! – воскликнул он. – Только сумасшедший поверит в неуклюжие вирши, сложенные в незапамятные времена, чтобы пугать доверчивых. Но вот что я тебе скажу, – тут он внезапно перешел на шепот, – я верю пророчеству, потому что
Не знаю уж, что было причиной – ужас и благоговение, которые так отчетливо исходили от Альфреда, или то, что я никогда до конца не верил в слухи о его безумии, а тут оно внезапно проявилось так ярко, – однако я почувствовал, как кровь стынет в жилах. Я сидел, не в силах произнести ни слова, и ничто на свете не заставило бы меня в тот момент повернуться и посмотреть, куда указывал Альфред.
– Я вижу так же ясно, как тебя, – продолжал он все так же шепотом, – человека с непокрытой головой и темным лицом. В одной руке его пистолет, а другой он прижимает ко рту окровавленный платок. Лицо его сведено смертной судорогой, однако я узнаю в нем человека, который дважды пугал меня, подхватив на руки, когда я был еще ребенком. Я спрашивал няню, что за незнакомец решил схватить меня, и они отвечали, что это был мой дядя Стивен Монктон. И вот сейчас он стоит передо мной со смертной тоской в черных глазах. С того самого момента, как его застрелили – во сне и наяву, днем и ночью, дома и в путешествии, куда бы я ни отправился, где бы ни был – он всегда со мной.