Отец и сын, или Мир без границ

Убить сына. Догадливый ребенок. Тяга к низкому обществу. Научил на свою голову. Добрый отец. Дело в шляпе. Громовой извозчик. Все хорошо, что хорошо кончается

Повторю сказанное в предыдущей главе: непредставимо, сколько мы прочли за это время! Я спешил. Женя приближался к своему одиннадцатилетию и в положенный срок перешагнул этот рубеж. Было ясно, что в какой-то момент чтение на двух языках перед сном прекратится: ну, еще от силы три года. Так, в общем, и получилось. Автобиографии прошлого века полны рассказов о том, как подросток, дорвавшись до «взрослого» книжного шкафа, вынимал одну книгу за другой, иногда к ужасу своих родителей, которые считали, что «ребенку знать такое слишком рано», а он уж давно все это знал (например, Мопассана).

Незапланированный набег на домашние книжные полки нам не грозил. При ярко выраженной индивидуальности Женя был существом стадным: в школе не играли в шахматы, и он отказался учиться этой игре; царил культ бейсбола и хоккея, и он туда же. Я думаю, это совершенно нормально; просто меня не устраивала норма. Вот я и спешил, читая Жене книги, с которыми при других обстоятельствах можно было бы и даже следовало повременить. Многое, видимо, тут же навсегда забывалось, но, думал я, лучше забыть, чем никогда не знать.

«Тарас Бульба», которого я читал с предсказуемыми пропусками (они были и во всех школьных изданиях моего детства: даже тогда ощущалась неловкость от такого веселого антисемитизма у классика), как и следовало ожидать, понравился Жене (лубок!), но связь отца с сыном была для него не абстракцией, и между нами состоялся такой диалог:

– Так Тарас убил Андрия?

– Убил.

– За что же?

– За измену, за предательство.

– Какое предательство?

– Как какое? Продал своих товарищей, перешел к врагу.

– Разве такое уж важное дело, если один человек перейдет к врагу?

– Есть на свете такие вещи, как честь, верность?

– Есть…

За сценой «Я тебя породил, я тебя и убью» он видел себя и меня. А у Гоголя детей не было. «Шинель» особого следа не оставила (слишком рано, и безнадежно чуждый быт). Женя спросил меня, счастливый ли в повести конец. Я уклонился от ответа, поскольку финалов там два, и Женя был не в претензии. Потом он выразил уверенность, что книги Гоголя – бестселлеры. Я согласился.

По-французски Женя читал десять страниц в день. Со временем его французский стал почти безупречным. Никто нигде не принимал его за иностранца, и уже тогда французы говорили мне, что он совершенно не делает ошибок (удивительно, а по-русски делал!). Впрочем, они заблуждались. Он прочел легкий пересказ первой части д'Артаньяна и захотел (сам захотел) взять «Трех мушкетеров». О подлиннике не могло быть и речи, и пришлось читать по-русски. В Торонто, где мы побывали предыдущим летом, на одном из гостевых обедов Ника сказала о плотном человеке, сидевшем за столом, что он похож на Портоса.

– Нет, больше на Атоса, – возразил Женя.

– Почему именно на Атоса? – спросил я его дома.

– Просто я хотел показать, что читал «Трех мушкетеров».

Несколько позже нам попалась рубашка на его возраст с надписью: «Кооперация» (по-французски) и изображением героев Дюма. Женя очень любил ее и носил, пока не вырос.

Иногда нам везло и мы выгребали тонны чтива. Так случилось в Торонто: Канада – двуязычная страна. То же произошло в одной из наших городских библиотек, где Ника наскочила на целую россыпь изданных во Франции детских книг. Однако мелькали страницы, и запас истощался. В миннеапольских антиквариатах лежало без движения великое множество французских книг для студентов: необлегченных, но со словариком в конце (Женя в словарик не заглядывал никогда, а на не совсем понятные места не обращал внимания). Это были те книги, в которых я стирал английские надписи. Три-четыре недели, и книга прочитана. Так эта библиотека с возвращенной ей девственностью и лежит до сих пор у нас в подвале.

К счастью, несколько безобидных рассказов Мериме и Мопассана обнаружилось в библиотеке в своем первозданном виде. Женина юная учительница (сестра Мари) пришла от них в восторг: естественно, она о своей классике понятия не имела. Читая «Капитанскую дочку», которая имела неожиданный успех, Женя догадался, что Гринев был оклеветан Швабриным и что дама в саду – Екатерина, и был очарован невероятным финалом повести, а заодно восхитился своей догадливостью: «Я же говорил, что это Екатерина, а ты сказал: „Поживем – увидим“; я уже по твоей интонации знал, что так оно и будет».