Отец и сын, или Мир без границ

Каждый вечер, после недолгих занятий, мы шли гулять (гулять со мною и беседовать о разных разностях Женя мог часами) и скоро наткнулись на небольшой парк на берегу канала. Там, среди прочего, стояли клетки с попугаями и разными еще более экзотическими птицами. А от людей мы узнали о другом парке за полчаса от дома бодрым шагом. Парк оказался сущим раем: каналы, футбольные поля, пруды с утками, огромный загон с «дикими» зверями, где паслись кролики, куры (Женя никогда до этого не слышал, как кукарекает петух), бесхвостый павлин и целый табун пятнистых оленят (совершенные Бемби) во главе с рогатым подростком. Мы кормили их хлебом, сельдереем и морковкой.

Вот в парке, хотя он боялся неведомых дорожек и уединенных мест, Женя расцветал, а в городах тосковал, возмущался, что мы всюду ходим пешком, а не ездим на трамвае, жаловался, что хочет пить, и искал магазины игрушек, самолетные агентства и рестораны. Мысль о том, что можно взять бутерброды и воду из дому и устроиться на скамейке, возмущала его до глубины души, оскорбляла его аристократическое достоинство, и не одну бурю выдержали мы с Никой по этому поводу. А ведь не было у нас барских замашек, и школа его была не Итон.

Как раз тогда гастролировал в Голландии Московский цирк. Мы с Женей пошли. Женя не только петуха в своей жизни не слышал, пока не попал в Голландию; он и в цирке ни разу не бывал. Вначале он всем восторгался, но потом устал. Может быть, нигде загнивание советского искусства не проявилось так ярко, как в цирке. Цирк – традиционное искусство, и все же я диву давался: программа ничем, абсолютно ничем не отличалась от программ моего самого раннего детства. Время остановилось. Если не ошибаюсь, Женя с тех пор никогда больше в цирке не бывал. Я люблю цирк, но многие его презирают – по-моему, из снобизма.

4. Пора домой

Плакаты. Вагнер

Я пропущу каталог книг, прочитанных Женей и ему, пока мы жили в том, что я называл Лейденской банкой. Почти ни с кем мы не познакомились, и не подвернулись никакие дети. Соседи по дому попались неинтересные. Женя подружился с «комендантом» дома, студентом по имени Ганс, и они часто играли в пинг-понг. Ганс даже позвонил куда-то, чтобы прислали плакаты самолетов. Бандероль прислали, но один плакат Ганс оставил себе. Из «КЛМ» ответа не последовало, и Женя решил, что, хотя почта была, Ганс не отдал ее. Этот ни на чем не основанный поклеп на славного парня я назвал хулиганством. Иногда Женя слушал музыку внизу по телевизору. Как-то раз Ника послала его посмотреть знаменитый старый мюзикл. Через минут сорок он вернулся: «Мюзикл – барахло, а у Ганса я слушал оперу Вагнера. Замечательно!» У него даже глаза сверкали. Никогда я не видел его под таким впечатлением от музыки. Каков!.. В более поздние годы, как я уже писал, опера прочно вошла в Женину жизнь, и он знает это искусство, почти как профессионал. Он, кстати, всегда хотел петь; мы определили его в хор, но развития это дело не по нашей вине не получило.

5. Извилистый путь к вершине

Пифагоровы штаны. Растет, и видно. Не выигрыш, а игра. Груша в лазури. Умные японцы. Нетщеславная ярмарка. Фокус-покус. Семеро одного не ждут. Мир, мир всегда; ссора-ссора никогда

Старая учительница, к которой мы с трудом пробились после кошмара недавнего прошлого, та, которая когда-то занималась с детьми грамматикой, впоследствии невзлюбила Женю и отдала его новому человеку, мистеру Р. Нет худа без добра: именно с этим человеком у Жени сложились прекрасные отношения, и мы всегда вспоминаем о нем с добрым чувством. Но от учителя ожидается больше, чем от кастрированного сиамского кота Чарли. Видимо, в «Монтессори» невозможно заниматься науками; после восьмилетнего возраста оттуда надо уходить.

Первые шаги мистера Р. наполнили меня радостью: появились домашние задания, обсуждались какие-то задачи на смекалку. Но время шло, и сквозь новый портрет проступили черты знакомого до боли профиля. За четыре месяца по математике была одна контрольная работа (да и та в сентябре), ибо, как выяснилось, мистер Р. – принципиальный противник контрольных. Насколько он сам знал математику, неизвестно (в «Монтессори» ведь нет предметников); думаю, что знал на самом элементарном уровне.

В Америке все школьные учителя получают диплом «Образование с определенным уклоном» (исключение – те, которые преподают музыку, иностранные языки и тому подобные специальные вещи), и никакие они не математики, не физики, не биологи. По истории и литературе можно набраться ума-разума самостоятельно, но в точных науках обязательные курсы усовершенствования не помогают. Отмена контрольных означала, что теперь мы уже совсем ничего не понимали в том, что происходило на уроках.