Отец и сын, или Мир без границ

В Англии, как и в Америке, было необычайно активное общество защиты животных. Его члены приковывали себя цепями к садовым решеткам и фонарным столбам, громили лаборатории и выпускали мышей, крыс и кошек (часто зараженных опасными вирусами) на свободу, где они почти сразу гибли; они также собирались на многолюдные митинги и заседания. Женя горячо поддерживал их, и по этому поводу у нас состоялся короткий, но серьезный разговор. «Дело в первоначальных допущениях, – сказал я ему. – Если считать, что всякая жизнь одинаково священна, то лабораторные опыты недопустимы. Вопрос в том, стоит ли загубить тысячи морских свинок, кошек и собак, чтобы научиться делать операцию, которая недавно спасла дедушку, и делать тебе прививки, защитившие тебя от массы не просто опасных, но смертельных болезней». Женя неохотно признал, что, пожалуй, стоило, но тут же добавил, что свинок не так жалко. Я не мог понять логики этого рассуждения. Айрин не ест мяса, но ест рыбу. Чем рыбья жизнь менее драгоценна, чем любая другая? Или рыбе не больно, когда ее вытаскивают из воды? Животные, говорят нам, – бессловесные твари, но уже немей рыб никого нет. Не знаю, какую пользу принес Жене этот разговор. Во всяком случае, ни экотеррористом, ни вегетарианцем он не стал, а гибель Митч ничуть не омрачила его жизни.

Айрин решила доставить Жене удовольствие и заказала ему Деда Мороза (это удовольствие стоило один фунт), и в положенный вечер разодетый в красное Дед Мороз в сопровождении Айрин и ее мужа явился к нам в гости, вручил конфеты и затеял разговор о том о сем. Узнав, в какую школу ходил Женя, он спросил о девочке А. Б. Женя подтвердил, что такая девочка в его классе была. Дед Мороз потребовал наш миннеапольский адрес и выразил надежду, что дети будут переписываться. Женя отнесся к этой идее равнодушно и с полным основанием в эпистолярные намерения А. Б. не поверил. Оказалось, что эта девочка – Дед-Морозова дочка, то есть Снегурочка. Роман в письмах не состоялся, чему я был очень рад.

Несмотря на траур, Айрин подарила всем кошкам рождественские подарки. В шесть часов утра, прощаясь с нами у такси, она все совала Нике Шутнея, чтобы она пожала ему лапку. Где-то в Америке улыбался своей сиамской улыбкой Чарли, наблюдавший за этой сценой через океан. «Гретчен – такая хорошая кошка, – сказал однажды Женя, – что ее даже мама любит». Насчет Гретчен не знаю, но между Никой и Шутнеем, несмотря на планы забрать его для уюта в Новый Свет, прощания не получилось: обоим было не до того.

4. Помимо наук и кошек

Отщепенец и урка. Союз изгоев. Иберийские дали

В школе, кроме уроков, были еще и дети. В то время Женя легко сходился со сверстниками и обожал «внеклассную» суету. И поначалу трений не было, но к октябрю до класса дошло, что Женя американец родом из России. Акцент он сразу сменил на британский (что благодаря моему чтению смог сделать без всякого труда), хотя, конечно, не на местный кембриджский. Однако дело было не в произношении. Так, как я (то есть примерно так, как и я), говорят в Англии лишь некоторые профессора, а «народ» изъясняется на диалектах и понять собеседника за стенами университета бывает весьма затруднительно. На северном диалекте говорил по крайней мере один Женин учитель. Акцент выступавших на вечере детей был гуще горохового супа.

Как всплыла Россия, я не знаю. Может быть, на каком-то уроке каждый рассказывал, где он родился. Однако Россия была мифом, а вот Америку все вокруг дружно ненавидели и презирали. При этом английская молодежь носила только джинсы, а в театрах шли только бродвейские спектакли, специально выученные с американским произношением. Когда в свое время приехал Хомский с докладом о Расселе, в Кембридже отменили занятия, так как все побежали слушать. Хомский – лингвист, перевернувший (а на мой взгляд, погубивший) современное языкознание. Практически все британские лингвисты были тогда хомскианцами (да и теперь то же; просто хомскианство произвело множество иногда воюющих друг с другом школок). За пределами языкознания он с ранней молодости был ультралевым. Мои кембриджские коллеги не раз исповедовались мне в своем презрении к Америке и были так увлечены, что не реагировали на каменное выражение моего лица.

Женю начали активно задирать, то есть дразнить, щипать и изводить. Рисовали картинки, где изображали его русским, на которого англичане сбрасывают атомную бомбу. В очередной раз выяснилось, что у него оттопыренные уши. То он что-то не так сказал, то не должен был пожимать руку учителю и тому подобный изобретаемый на ходу заведомый вздор. Накануне диско какие-то девочки заявили, что никто из них танцевать с Женей не будет.