Отец и сын, или Мир без границ

На заключительном вечере латинистка сказала нам, что он запоминал слова и грамматику шутя (но грамматику в него вбили и до латыни). Во многом другом он упрямо делал глупости. Например, в классе функционировал дискуссионный клуб. Женя участвовал в дебатах о пользе (вреде) телесных наказаний и печальных последствиях излишнего смотрения телевизора. Вторую речь я читал: жалкая страничка, где вместо доказательств несколько раз повторяется тезис, который требуется доказать. Я пытался объяснить, что так спора не выиграть (и оказался прав). Но он не захотел слушать.

В его новой школе ему задали вести дневник. К сожалению, записей получилось мало. Ника уговорила его придумать рассказик о котах, а я – о спектаклях, которые он видел. Почему-то они не сохранились, а было бы интересно сравнить его впечатления с моими краткими зарисовками. Женя уезжал с радостью, но я должен с грустью признать, что сверхобычная школа в Кембридже оказалась лучше обеих домашних, в которых прошел курс наук Женя. Когда ему исполнилось шестнадцать лет, он целый год проучился в Мадриде, и тоже ни в какой не привилегированной школе, а впечатление осталось таким же. Досадно. Одно утешение: к нам часто поступают аспиранты из Европы. Их начитанность и культура ничем не превосходят того, что я наблюдал у американцев, – не могу объяснить почему, да и все равно мне.

3. На ловца и зверь бежит

Кошкин дом с британским акцентом. Любовь к бессловесным. Снегурочка

Мы сняли домик очень далеко от университета (сорок пять минут ходьбы), в занюханном районе, но на более дорогое жилье у нас денег не было. В районе выходила газета «За мостом»: только объявления (у кого-то свадьба, у кого-то сбежала лошадь). Хозяйка оказалась умеренно диккенсовского типа. Она крайне беспокоилась, не поломаем ли мы чего-нибудь, и с большой неохотой разрешила нам взять напрокат небольшое пианино (не оставаться же было на целый семестр без игры!), которое рабочие внесли на второй этаж. Следуя, видимо, установленному ритуалу, она пообещала пригласить нас на обед, но визит не состоялся: мы вежливо отклонили предложение, сославшись на занятость и нездоровье.

Напротив нас жила женщина по имени Айрин, ухаживавшая за бродячими кошками. Поначалу до нас дошла новелла о какой-то кошке, которую собирались усыпить из-за почечной недостаточности, но передумали. Женя каждую минуту выбегал на улицу погладить очередную жертву и беседовал с хозяйкой той живности. Кошки всегда были общедоступны, так как лежали на капотах машин, а иногда на подоконниках, в том числе на нашем. Во время редких, к сожалению, занятий приходилось задергивать штору, так как Женя смотрел не в учебник, а на этот зверинец.

Постепенно прояснились детали. Айрин не была вариантом нашей миннеапольской соседки, заведшей себе Чарли на старости лет от скуки и уже овдовев. У кембриджской визави был симпатичный муж и двое взрослых детей: сын, надзиратель в тюрьме (по мнению Айрин, «очень хорошая работа – дай бог Жене такую»), и дочь. Сама она где-то работала по ночам охранницей и в недалеком будущем собиралась переезжать в Уэльс. От нее часто попахивало вином, она без перерыва курила и иногда появлялась перед домом в халате, но в общем была совершенно нормальным человеком. Странность состояла в том, что кошки вытеснили все остальные ее помыслы и устремления.

Я застал ее у нас дома, придя однажды из библиотеки. На столе стоял наш неизменный салат, кажется, суп и что-то еще – видимо, не мясо, потому что, будучи вегетарианкой, она бы не сказала:

– У вас замечательный чай.

Я не знал, что в Англии даже и полный обед можно назвать чаем, и вежливо улыбнулся.

– У вас замечательный чай, – повторила она очень настойчиво.

Я поклонился.

– Ваш муж не говорит по-английски? – обратилась она к Нике.

Женя от огорчения или от унижения прямо подпрыгнул, и они оба с Никой начали разуверять Айрин, а я поспешно согласился, что да, действительно, чай замечательный.

По мере того как шло время, и я стал различать это зверье. Добродушный полосатый персидский кот Чатни (цвета соответствующей специи: в индийских ресторанах она в то время стоила десять пенсов), в Женином русском произношении Шутней, к концу переселился на наш подоконник. Когда перед отъездом мы стали паковаться и вынесли на улицу пустые картонные коробки (чтобы в ближайший четверг их увезли мусорщики), он прыгнул в одну из них: все-таки уютней, чем на ветру. Женя волновался, что приедут мусорщики, возьмут коробку, а Шутней не успеет выскочить и пропадет. Незадолго до нашего расставания с Кембриджем Шутнею даже разрешили посидеть у нас под креслом, а Ника стала поговаривать о том, что неплохо бы взять его с собой: «Кошки придают дому уют». Официальный статус Шутнея был неясен. Он принадлежал каким-то соседям, но те почти никогда не пускали его в дом и не закармливали.