Отец и сын, или Мир без границ

Я отсоветовал Жене жаловаться, но решил пойти к директору. Он все же опередил меня и рассказал о том, что происходит, преподавателю по труду (токарное дело), который был воспитателем их класса. Роль заводилы взял на себя некий Д., кстати, ни в каком смысле не звезда. Учителям он надоел смертельно (его вечно наказывали), а математик, узнав, что Д. однажды не пришел в школу из-за ларингита, порадовался, что его нет: один раз не слышали его голоса. Но заводила – обычно хулиган и ущербное ничтожество.

Женин воспитатель передал разговор старшей воспитательнице года, и здесь английская система оказалась на высоте. Что сделала та женщина, я не знаю, но она приняла меры немедленно и решительно. Д. написал покаянное письмо. Вот оно: «Извини меня за то, что ты чувствуешь, потому что, когда я поступил в эту школу, я никого в ней не знал, как и ты. Я был чужаком, и мне часто хотелось плакать. Наверно, и тебе так же. Все дразнили меня из-за моих ушей и зубов. В младших классах было время, когда никто не дружил со мной, так как я все время вылезал, дразнился и хвастался. Я больше не буду дразнить и обзывать тебя. Пожалуйста, передай твоим родителям мои извинения. Мне очень жаль, но я надеюсь, что они не очень сердятся на меня. Извини меня!» Юный Д. со времени раннего детства ничему не научился, но испугался: видимо, ему пригрозили серьезными карами.

Хотя преследования прекратились, Жене не давала покоя какая-то девочка и совсем извела его. В последний день они подрались! Девчонка была, разумеется, выше Жени. Она пнула его ногой (остался огромный синяк), и Женя сделал то же самое, по его словам, очень успешно, получив мое горячее одобрение, так как я никогда не был сторонником непротивления злу насилием. Что говорить! В том же классе училась девочка из Канады, у которой было точно такое же произношение, как у Жени.

– Ты из Штатов? – спросил ее Женя.

– Как ты смеешь меня оскорблять? – возмутилась та.

Впоследствии я не раз сталкивался с жестким противостоянием канадцев зазнайкам-янки.

Пройдя хулиганский и антисемитский ад советской школы в послевоенные годы, я очень болезненно отнесся к этой части Жениной жизни в Кембридже и ничуть не удивлялся, что, уезжая, он открыто ликовал, посылал проклятия Англии и выражал надежду, что она взорвется и утонет. Меньше всего я ожидал такого финала. Сблизился Женя только с пакистанцем (он часто заходил к нам домой), мексиканцем и метисом из Ипсвича. Но у мальчика из Ипсвича был пояс карате, и к нему никто не лез. Я уверен, что в какой-нибудь привилегированной школе, в которую Женю не приняли, было бы еще хуже: детский коллектив – иерархия волчат, а травля по крайней мере не была изощренной.

Из-за Жениной школы Англии мы не повидали, но по субботам ездили в Лондон, и однажды мы с ним вдвоем поехали посмотреть собор в Или. В театры мы ходили регулярно; однако редко-редко попадалось что-нибудь стоящее. В музеи мы с Никой старались сбегать поодиночке. Поэтому основные впечатления остались у нас только от Лондона, который мы избороздили не только по туристским тропам. Много лет спустя Женя довольно долго жил в Лондоне и теперь знает его вдоль и поперек. Гостей было немного, и вспоминать их не стоит, если не считать миннеапольского приятеля-пианиста, того, которого «развенчали» с женой.

Наша хозяйка обещала свозить нас в домик дочери Киплинга, но не свезла. Чтобы утешиться, мы пошли в Театр Адельфи на утренний спектакль по «Джунглям». Питона Каа играла, если верить рекламе, какая-то звезда. Со времен школьных утренников не приходилось мне видеть такого убожества. По сцене бегали на четвереньках знакомые персонажи в халатах разного цвета и шипели «к-ч!», в точности как Женя, изображавший Чарли. Знаменитая артистка (Каа), одетая в платье с блестками, слегка извивалась змеей, но, если бы не похвалы ей в программе, я бы никогда не догадался, какая она выдающаяся.

В Кембридже я имел статус гостя и был прикомандирован к одному из новых колледжей, что означало право на пользование библиотекой и на двадцать пять бесплатных кормлений в месяц. Женя мечтал попасть на обед или на ужин. Мечта его осуществилась (и не раз), и он был счастлив: ему тогда было безразлично, чем кормят в ресторане (лишь бы «общепит»). Меня потрясло лишь, что он не пожелал сидеть с аспирантами: народ неинтересный и не по чину – каков сноб!

Приехав в Англию, мы начали искать француженку, да так и не нашли, потому что взялись за дело не с того конца (надо было сразу отправиться на кафедру). Однажды, стоя в очереди, чтобы записать Нику на курс по живописи, на который она потом не ходила, я увидел мать и дочь, говоривших на парижском французском. Я представился и поинтересовался, не нужен ли им урок. Дочь, девушка со злым лицом, смерила меня взглядом столь презрительным, что я чуть не превратился в снежный ком, и ничего не ответила. Мать же сказала, что у дочери и без того много дел (я сразу ей поверил), а сама она возвращается в Париж к другой дочери.