Отец и сын, или Мир без границ

Баллада о Редьярде Киплинге, который любил Британскую империю больше родного сына

Почти лысый, облезлый, облезший
(Видно, что впереди трясина),
Скажите, на кой Вам леший
Было отдавать любимого сына?
В семье две дочери, но вот несчастье:
Не военные кадры: хоть двойня, хоть тройня.
(Это теперь все равноправны,
Всем положены рваные раны.)
А тут, как журналисты говорят, в одночасье
Разразилась Первая мировая бойня.

Есть и сынок, но беда с ним:

Близорук, полуслепой и какой-то тихий.
Родился отпрыск не соколом ясным,
А будто в норе у крота и кротихи.
От всех комиссий ответ: «Не годен».
Бюрократы, оседлавшие перья, —
Какое им дело до священных родин,
До великих морских империй!

Но что папе штабные крысы!

Он проник в высокие сферы,
Пробрался не без труда за кулисы,
И сына произвели в офицеры.
Изредка и фортуна бывает хорошей:
Удача высочайшего класса!
Иди, перебей захватчиков-бошей:
Пушки ждут не дождутся мяса.

Мир затих, оглушен, раздавлен,

А на поле брани, никому не нужен,
Лежит чей-то сын, убит, обезглавлен,
Неопознанный мальчик, не ставший мужем.
Обуреваемый имперским восторгом,
Но прижатый великой скорбью,
Ездит отец по европейским моргам,
Чтобы знать, над кем поставить надгробье.

Глава семнадцатая. Переходный возраст

1. Возвращение домой. Новая школа по первым записям

Дружный коллектив и коллегиальность. Головой в унитаз. Первая любовь и первый бюстгальтер

Не прошло и недели, как класс набросился на Женю, подобно своре псов. Они-то все были старой гвардией и знали друг друга чуть ли не с детского сада, а тут появился чужак. Как всегда, нашлись заводилы, а «причины» были все те же: «комми» (то есть коммунист, ибо выходец из СССР), оттопыренные уши, «ты слишком много говоришь» (что ни скажет – «заткнись»): любая реплика встречалась издевательским хохотом – отработанный веками сценарий. В начале четверти класс отправился в лагерь, именно тот, который так любил Женя. «На природе», когда группа проводит вместе круглые сутки, травить жертву особенно легко.

О нравах «Аркадии» мы были наслышаны от других эмигрантов, но их дети, недавно приехавшие из Союза, были естественными чужаками: говорили еще не совсем свободно, часто с акцентом, который потом выветривался, и с некоторым трудом ориентировались в новой обстановке. Их всех родители из школы забрали. Но Женя был совершенно (даже слишком!) своим. Не играл в преследованиях роли (во всяком случае, определяющей роли) и антисемитизм, хотя вожаками были негр и латиноамериканец, так как к улюлюканью с энтузиазмом присоединились и евреи. Особенно долго усердствовал один очень способный паренек, сын моего дальнего коллеги по университету, человека отвратительного и завистливого (он годами говорил обо мне пакости дома, а сынок с наслаждением пересказывал их в школе).

Пока Женя что-то перекладывал в своей запирающейся тумбочке, украли замок и никогда его не вернули. Новый замок оплевывали и опутывали клейкой лентой. В охоту включились чуть ли не все. Напомню, что «Аркадия» не являла некоего подобия бурсы. Принимали туда, как рассказано выше, с большим разбором, дети были не вчерашними беспризорниками, а сыновьями и дочерьми состоятельных, часто очень богатых родителей и университетских преподавателей.

Каждый ребенок прикреплялся к какому-то учителю. Я слишком хорошо помнил свое детство и не рассчитывал на естественное замирение, и вновь, как в Англии, решил вмешаться, преодолев Женино сопротивление (впрочем, слабое), и позвонил его официальной руководительнице.