Отец и сын, или Мир без границ

В старших классах он тоже проводил почти все время среди запасных. Звезды, которые владели мячом и в награду получали юных болельщиц, были обычно сыновьями тренеров, и их учили футболу правильно и с детства, как Женю учили французскому и музыке. Но не преуспел Женя и в других видах спорта.

Я писал, что в результате наших героических усилий он попал к нужным людям и научился хорошо плавать – к сожалению, не совсем технично. Годами Женя играл с хозяйкой кота Чарли в пинг-понг. Она вроде когда-то была чемпионкой. Однажды мы зашли к человеку, игравшему в пинг-понг действительно хорошо, и они отправились в подвал «помериться силами». Женя не только не смог оказать сопротивления опытному противнику, но оказалось, что он даже ракетку держал неправильно. Дожив почти до четырнадцати лет, он остался при убеждении, что ракетку можно держать как угодно. Словом, не спортом мог он поразить окружающих.

Столь успешный в сражениях со мной, он и в науках вырвался вперед много позднее. С его подготовкой он мог бы затмить любой класс, но способность забывать неинтересное губила его. Иначе школьная математика показалась бы ему детской забавой. Он и грамматику выбросил из головы, как ненужный мусор. В свое время он прекрасно понял (и об этом я писал) разницу между частями речи и членами предложения. В Америке столь сложным вещам не учат, но в «Аркадии», к моему удивлению, эта тема была: как всегда, мимолетно и без закрепления, но была. Женя мгновенно провалил контрольную.

Ему пришлось ждать два года, прежде чем произошли сдвиги в его сознании. Он вырвался вперед и перестал ненавидеть школу, да и «дети» за редкими исключениями выросли и остепенились. И все же никогда не появилось у него в «Аркадии» не только друга, но даже близкого приятеля. Я думаю, что, окажись там группа мальчиков и девочек, которых бы объединяли схожие интеллектуальные интересы, к лучшему бы изменился и Женин характер. Школа ожесточила его, и ни он, ни мы не сохранили о ней добрых воспоминаний. А та первая школа со свинками, теоремой Пифагора и извлечением корня была в академическом смысле после самого начального этапа совершенно безнадежной.

Как и всякий ребенок, подросток, юноша, да и, пожалуй, любой человек в молодости, Женя хотел и слиться со своим окружением, и быть в нем первым. Чтобы стать тогда первым, он делал недостаточно. Зато неожиданно проявился в нем удививший нас конформизм. Ему было четырнадцать лет, когда он, всегда очень любивший мои шуточные стихотворные экспромты и сам нередко сочинявший лимерики и разные прибаутки, объявил им войну. Они стали казаться ему глупыми. Он и вообще вдруг проникся ко мне глубоким презрением.

Я постоянно слышал от него, что я ничего не умею, вечно пишу свои дурацкие рецензии, что все меня ненавидят (и за дело), и прочее.

– Кто это меня ненавидит? – удивлялся я.

Противники у меня в моем деле, конечно, были, но я никогда не лез на рожон. Если уж рвался в бой, то лишь ради него; в случае нужды защищался корректно, никого не подсиживал и ни в какие периоды жизни не отличался агрессивностью (скорее, проявлял излишнюю уступчивость). Когда речь заходила о том, что интересовало меня в ту или иную минуту, он закатывал глаза: «Опять Тютчев!» – хотя своими делами я никому не досаждал, при нем говорил о них редко, и вина моя и Никина состояла лишь в том, что мы рассказывали друг другу все, что случилось с нами за день.

Особенно раздражала его моя манера говорить в обществе, хотя именно благодаря ей мы стали вхожи во многие дома, куда бы нас иначе и на порог не пустили. Он твердо (и ошибочно) усвоил, что остроумие допустимо только в двух ситуациях: при вульгарном обсуждении секса (там допускалось все) и при охаивании кандидата противоположной партии. Мои речевые обороты (во всяком случае, в Миннесоте), как ему казалось, ставят меня, а вместе со мной и его, в дурацкое положение. Он почти перестал смеяться, но охотно пересказывал свои школьные шутки, редко удачные. Скорее всего, он жаждал быть находчивым, похожим на меня и не мог простить мне (а не себе), что у него это пока не получалось.

В какой-то момент Женя составил себе представление о том, каким должен быть образцовый американец, и получилось нечто похожее на глуповатого миллионера, который брал его на хоккей: останавливается в дорогих отелях, пьет кока-колу, на обед заказывает бифштекс с жареным картофелем и ничем не отличается от других, таких же успешных и безликих людей.