Отец и сын, или Мир без границ

Во мне очень сильны рациональное начало и самоконтроль. Женя гораздо больше пошел в Нику, унаследовав ее импульсивность и умение радоваться мелочам жизни. Хотя многое в нем, конечно, от меня и никто в большей степени не сформировал его, чем я (ни один из школьных преподавателей не оказал на него ни малейшего влияния), в главном он разительно отличается от меня: в моем взрослении не было драматического переломного момента, а Женя-подросток и Женя-юноша – разные люди. Но это взгляд с высоты птичьего полета, а жизнь шла постепенно, как ей и полагается, день за днем.

К концу приближался первый год в «Аркадии». Открытый сезон, объявленный на него в сентябре-октябре, остался позади, и все же однажды, в середине апреля, он вечером вернулся к забытой теме о том, как он ненавидит школу и как ему там плохо. На теннисе он всегда без пары (никто не хочет с ним играть), на физике никто не дает листка бумаги. Первый ученик класса даже не здоровается. Зная Женину любовь к выдумкам, здесь я не сомневался, что все это чистая правда, пусть рассказанная в плохой день и сгущенная. Я пытался понять, в чем дело. Школу, как мы знали, ненавидят и другие (большинство), а фраза: «Там сплошной гадюшник», – стала постоянным припевом всех, кто ходил в «Аркадию», но каждый несчастлив по-своему.

По утрам Ника возила Женю в школу. Он, по ее рассказам, выходил из машины, воровато оглядываясь, и бежал к зданию, вобрав голову в плечи, – значит, ждал подвоха. Он не родился драчливым и готовым отстоять свое место в жизни кулаками (вот это у него было точно от меня, хотя попробуй отбиться от целой стаи!). Даже выплеснуть сок на того паршивца (который, кстати, не угомонился до последнего класса: видимо, был я для его отца как кость в горле) он отважился только после наших долгих уговоров.

Природа смешала в нем разные свойства, и он оказался между двух огней. Необычайно красивый (но красотой не дискобола, а аристократа с внешностью, сразу и всюду обращавшей на себя внимание), он, как я не раз писал, тянулся к «низкому обществу», в котором он, естественно, был чужаком, потому что воспитание окультурило его, и нельзя сказать, что окультуривание (изощренная речь, юмор, языки, музыка, книги, театр, концерты) не сослужило ему доброй службы. Мальчишеское же окружение не только не ценило этих качеств, но активно презирало их, несмотря на то что вокруг (а в «Аркадии» тем более) были только дети из среднего класса и выше.

Меня в школе до двенадцати лет терзала антисемитская шпана, которая со временем понемногу отсеялась или начала заниматься более серьезными делами. В какой-то момент я пробился в столь очевидного первого ученика, что даже моя неспортивность перестала играть какую бы то ни было роль. Но и позже, когда я рассказывал (не в школе, а родственникам!) что-нибудь смешное, они понимающе переглядывались: что с меня взять? Вот их дети, включая моих кузенов, были людьми серьезными и положительными. Их изумляло, что, занимаясь всякой чепухой (то есть не будучи инженером), я рано стал кандидатом, а потом доктором наук. Ничуть не повторивший меня, Женя все-таки был в своем окружении белой вороной или нормальной, черной, но с большим количеством белых перьев. Он бы их тогда охотно вырвал: к счастью, они приросли, а их ценность стала ему очевидной несколько позже.

Женина преданность спорту была сродни непостижимой для нас привязанности к домашним животным. Бодливой корове Бог рог не дает, и Женя не преуспел ни в бейсболе, ни в хоккее, ни в футболе. Вокруг же ценились атлеты. Именно в школе серьезные футболисты (обычно последние ученики) начинали активную половую жизнь раньше всех, и в их постели устремлялись самые привлекательные девочки из «хороших семей» и при этом чувствовали себя польщенными.

В «Аркадии» физическая подготовка была поставлена плохо. Как и везде, тренеры сразу выделяли перспективных детей. Что будет с остальными, их не волновало. Та же система всюду. В университете Жене полагалось выбрать какой-нибудь вид спорта. По нашему совету он записался на академическую греблю (школьником я недолго ею занимался и мог сказать по этому поводу нечто полупрофессиональное): полезное упражнение и на воздухе. Одного заезда оказалось достаточно, чтобы тренер потерял к Жене всякий интерес. Но в восемнадцать лет Женя рассказывал об этом со смехом, а в двенадцать считал себя незаурядным футболистом.

Тренировались юные футболисты каждый день, включая субботу. Для тех, кто остался в городе, занятия начались в середине августа, и ради такого дела Женя просил нас уехать с дачи на две недели раньше (мы, конечно, не согласились). Все это предприятие оказалось густопсовой халтурой, как было и с хоккеем в «Монтессори». Их команда проиграла почти все матчи, некоторые с разгромным счетом. Во время матчей Женя бывал занят минут десять-пятнадцать, и, только если не хватало игроков, ему разрешали оставаться на поле подолгу. Но с ним или без него команда все равно проигрывала.