Отец и сын, или Мир без границ

Женя не всегда держался на таком чемпионском уровне, хотя ниже четверок не опускался, но что можно было взять с человека, который, дожив до пятнадцати лет, при виде квадратного корня из 25 хватался за калькулятор или, получив уравнение √x + √y = а, считал, что х + у = a², да еще спорил со мной до хрипоты? А ведь извлекал этот корень до десятого знака… Но, хотя он с большим успехом отбивался от многого, что дорого нам с Никой, какие-то крохи (и не только языки) пристали к нему, и на общем фоне его разговор и ответы, видимо, производили впечатление. Ему вдруг стали звонить одноклассники и накануне контрольных задавать вопросы по литературе, истории и испанскому. Трое мальчиков звонили регулярно, а однажды вопрос задала сама Бренда. Женя был счастлив; мы тоже.

Потом звонки поубавились, но задержался один паренек, Кевин. Скоро стало ясно, что он использует Женю как дойную корову: почти каждый вечер Женя накачивал его по истории и литературе. У нас не оставалось времени поиграть полчаса, а тут ежедневно беседа по сорок – пятьдесят минут! Мы стали ворчать, хотя всерьез возмутились, только когда Кевин пообещал в выходной взять Женю на бейсбол, но не взял, а потом поехал куда-то с группой обедать, а Женю не пригласил. С Жениного согласия к телефону по вечерам стал подходить я и говорить, что Женя ушел в бассейн, к бабушке и прочее. Едва ли Кевин разгадал хитрость (хотя мог!). Во всяком случае, звонки прекратились.

Плохо девочкам, которые на танцах стоят у стены (для таких по-английски есть даже уничижительное старое слово wallfl ower, буквально «цветок у стены»). Плохо мальчикам, которых вовремя не зовут на день рождения. Эти раны никогда не заживают. Женя готов был извинить кого угодно. Примерно в те же дни для годового альманаха делали снимки из серии «Школьная жизнь» и фотографировали группу учеников, сидящих на диване. Кевин попросил соседей подвинуться и втиснул Женю.

– Вот видишь, как хорошо он ко мне относится!

– Есть за что, – буркнул я.

Женя, с возрастом не разучившийся ценить находчивые ответы, засмеялся. Спасибо, что я не сказал то, что подумал: «Тебе не много надо».

5. Конец главы

Всему конец, а не только главе. Великий день. Всё впереди

Уехали (теперь уже навсегда) не только французы. Не могла больше жить одна хозяйка кота Чарли. Ее перевезли в дом, где в стоимость квартиры включалось полное обслуживание. Это последнее пристанище американцев перед домом для престарелых, откуда путь только на кладбище. Мы же тем временем выучили прощальную Женину музыкальную программу: первую и третью части сонаты Грига, 21-й этюд Шопена, знаменитую до-диез минорную прелюдию Рахманинова № 1 и бурную прелюдию Скрябина (с шестью бемолями!). Было ясно, что после Испании ни к моей маме, ни к музыке он не вернется. Так и случилось. Он никогда больше не открыл крышку пианино. Перестал играть и я, и инструмент превратился в то, чем, как нам когда-то объясняли, он и должен быть: импозантной мебелью, знаком просвещенного дома. Много позже я продал ноты.

Отношения мои с Женей наладились полностью и навсегда. Он почти успокоился (хотя расслабиться так и не смог; казалось, что в любой момент он ждет удара). То немногое, о чем я его просил (музыка и одна русская диктовка в неделю), протеста не вызывало. По вечерам я продолжал немного читать ему, теперь уже на одном языке. «Собственник» Голсуорси (первая часть «Саги о Форсайтах») оставил его совершенно равнодушным, а от сентиментальной заключительной новеллы «Смерть Джолиона» он пришел в умиление, и не только из-за участия в ней пса Бальтазара.

Рассказы Чехова, как и «Вишневый сад», ему понравились, но не оставили следа. Были у нас еще рассказы Гаршина, в том числе знаменитая «Attalea Princeps». Он немного поволновался, погибла ли та простенькая травка, единственное растение, увлеченное порывом пальмы вверх, а потом Гаршин провалился в ту же дыру, что и прочая классика. Туда же отправился «Ревизор», но зато ему очень понравилась «Обыкновенная история», как когда-то «Обломов». Читал я ему и стихи, в том числе целиком «Мцыри» (не одну лишь схватку с барсом!), и отрывки из «Чайльд Гарольда» и Пушкина, но он уже больше не таял от лирики, как в детстве. «Мертвые души» я начал, но не успел дочитать до конца. Мой духовный мир был целиком сформирован художественной литературой. Женя вырос моим сыном, но почти ни в чем не повторил меня. Ни в каком деле это различие не проявилось так сильно, как в отношении к книгам и к миру художественного вымысла.