Открытый город

Зима шла своим чередом, но погода не становилась заметно холоднее. Я окончательно решил израсходовать на поездку в Брюссель весь свой отпуск – три недели с небольшим гаком. Отпускных дней накопилось столько, что жить в гостинице или даже в хостеле было бы непрактично, и тогда я зашел в интернет и нашел в центральном округе квартиру, которую сдавали в краткосрочную аренду. Судя по фото, обставлена она была очень просто, почти по-спартански; то есть для моих целей подходила идеально. Я обменялся несколькими электронными письмами с женщиной по имени Майкен и, едва решив вопрос с жильем, взял авиабилет, чтобы вылететь на ближайших выходных.

Моей соседкой в самолете была пожилая дама. Старше моей матери, но, пожалуй, не настолько, чтобы годиться мне в бабушки. Мы заняли места молча, а когда до меня впервые донесся ее голос, прозвучал он из темноты. Я сидел с закрытыми глазами: испытывал облегчение оттого, что закончился долгий день после ночного дежурства и сборов в дорогу. Глядя на мир сквозь пелену переутомления, я укладывал чемодан, ехал на метро в аэропорт Кеннеди, пробивался сквозь сумятицу предпраздничной толпы и подавлял в себе возмущение бестолковыми сотрудниками третьего терминала. Наконец, усевшись в самолете, я откинулся на спинку кресла, чтобы вздремнуть, пока другие пассажиры еще рассаживаются и убирают ручную кладь.

Обычно человек, сидящий рядом, пробуждал во мне любопытство – правда, почти всякий раз оно оборачивалось разочарованием. Я очень скоро обнаруживал, что мне не терпится прекратить разговор ни о чем и, удостоверившись в отсутствии общих интересов, снова уткнуться в книгу. Но в этом случае соседка явилась, когда я уже спал. Я был в маске для сна и только после взлета, услышав лязг тележки с напитками, вернулся к жизни и снял маску. Глаза открыл не сразу; раздумывал, стоит ли прерывать сон ради бортового питания, и склонялся к не решительности. Тогда-то я и услышал ее голос – сдержанный голос пожилой женщины.

– Завидую таким, как вы, – сказала она. – Хотела бы я быть одним из тех, кто без труда засыпает в любой обстановке.

А что же я увидел, открыв глаза? Кого-то с седой шевелюрой, с такими тонкими волосами, словно не только их цвет, но и само их вещество мало-помалу исчезают. Волосы образовывали непрочный венец над узким, сморщенным лицом, кожу испещряла старческая гречка – пигментные пятна. Но рот и подбородок четко очерчены, лоб – выпуклый, взгляд – проницательный. Несомненно, она почти всю жизнь была настоящей красавицей. Когда я снял маску, женщина первым делом подмигнула мне; я растерялся, но улыбнулся в ответ. Одета без изысков: буро-коричневый шерстяной свитер, брюки в шотландскую клетку и кожаные коричневые туфли-топсайдеры. Бусы из двух нитей мелкого жемчуга, жемчужные серьги. На коленях – книга (она придерживала страницу указательным пальцем), «Год магического мышления». Я не читал эту книгу, но знал: это воспоминания Джоан Дидион о попытках смириться с внезапной утратой – смертью мужа. На пальце у доктора Майотт (свое имя она назвала мне только час спустя) было обручальное кольцо.

– В шумных местах мне обычно трудно заснуть, – сказал я, – так что, если честно, тоже таким людям завидую.

Она просияла и сказала:

– Что ж, иногда это абсолютно необходимо. Кстати, вы предпочитаете английский или французский?

Мне вспомнилось, что уже над Лонг-Айлендом объявления в салоне звучали на трех языках; я сказал ей, что французским владею слабо. Она спросила, откуда я.

– А-а, Нигерия, – сказала она. – Нигерия, Нигерия… Что ж, я знакома с множеством нигерийцев, и, должна вам сказать, многие из них спесивы.

Меня потрясло, как она высказывается – напрямик, ни за что не извиняясь, рискуя оттолкнуть собеседника. «Это всё возраст, – предположил я, – ее давно уже не волнует, что подумают другие». Безусловно, подобную прямоту можно неправильно понять, когда ее проявляет человек помоложе, но в ее случае риск неверного истолкования отсутствовал.

– Ганцы – совсем другое дело, – продолжала доктор Майотт. – Они намного спокойнее, и с ними легче работать. Им несвойственны преувеличенные представления о своем месте в мире.

– Нуу, да, наверно, правда ваша, – сказал я, – мы довольно напористые, но, думаю, оттого, что нам нравится во всем быть первыми, оставлять след в мире. В собственных глазах мы – африканские японцы минус сверхсовременные технологии.

Она засмеялась. Убрала книгу, а когда до нас добралась тележка с ужином, мы оба выбрали вариант с рыбой (разогретая в микроволновке лососина, картошка, сухой хлеб) и молча поужинали. Затем я спросил, чем она занимается.

– Я хирург, – сказала она, – теперь на пенсии, но последние сорок пять лет проработала в Филадельфии, мой профиль – хирургия ЖКТ.

Я рассказал ей, что учусь в ординатуре, и она упомянула имя одного психиатра.

– Ну-у, он там работал когда-то, возможно, больше не работает. Всё-таки столько лет прошло. Вы когда-нибудь стажировались в Гарлемской больнице?

Я покачал головой и сказал, что окончил медицинскую школу в другом штате.