Открытый город

– Да, – сказал профессор Сайто, – но я испытывал такие чувства по поводу другой войны. В 1950‑м нас сильно тревожило положение в Корее. Напряженность не ослабевала, и мы не сомневались, что ей не будет ни конца ни краю. Очень многих призвали в армию – а ведь Вторая мировая закончилась совсем недавно. Роились подозрения: как далеко всё это зайдет, как долго будет сохраняться патовая ситуация, кто еще ввяжется в конфликт? Был страх перед атомной бомбой – невысказываемый вслух, – а потом, знаете ли, стало еще страшнее, когда в войну вступил Китай. Невысказанный страх стали высказывать вслух. Мы, американцы, призадумались: не применить ли вновь атомное оружие? Но война закончилась, все войны рано или поздно заканчиваются; исчерпала себя. А позднее, когда начался Вьетнам, это был стресс уже другого типа – по крайней мере, у тех, кто когда-то принял близко к сердцу корейские события. Вьетнам был битвой в сознании молодых – поколения, пришедшего после нас. Такой опыт получаешь только раз в жизни – опыт, который учит тебя, что война может быть совершенно напрасной. Берешь на заметку названия всех маленьких городков, вникаешь в каждую новость. В годы Второй мировой я этого не практиковал, ситуация была другая: куда более жесткая изоляция от общества, куда больше трудностей. Но в 1950‑м, будучи свободным человеком, вращаясь в университетских кругах, я пережил опыт корейской войны не так, как Второй мировой, – острее. А в середине шестидесятых сумбурность войны была мне уже не в новинку. И вот теперь эта война – битва в сознании другого поколения, вашего поколения. Названия некоторых городов ужасают вас до дрожи, ведь вы привыкли ассоциировать их со зверствами, но для поколения, идущего вслед за вашим, эти названия ничего не будут значить; всё забывается очень быстро. Фаллуджа будет для них пустым звуком, совсем как для вас – Тэджон. Но, видите ли, я отвлекся от основной темы – у меня вечно так. Наверное, Бах разгорячил мою кровь. Извините, что меня занесло в какие-то дебри. Не могли бы вы прочесть остальные заголовки?

Я сказал, что очарован его экскурсами в дебри. Но, зачитывая вслух статьи о спутниковых радиостанциях и регистрации гражданского партнерства в Нью-Джерси, теперь уже сам мысленно убрел далеко. Мой ум вцепился в одну из недавних нитей нашей беседы. Когда профессор Сайто попросил меня не ограничиваться двумя абзацами и зачитать статью про гражданское партнерство целиком, я бубнил, вполне понимая напечатанные слова, но не усваивая суть. Затем мы обсудили статью, я – несколько отстраненно. Что-то вроде салонного фокуса – поддерживать такой разговор и оставаться цельной личностью, одновременно находясь в полной прострации. Как в кино, когда звуковая дорожка не синхронизирована со зрительным рядом. Профессор Сайто выразил мнение, что продвижение к уравнению гомосексуалов в правах с остальными гражданами следует приветствовать, и в контексте того, что он всю жизнь отслеживает эти подвижки, процесс явно необратимый. Есть что праздновать.

– Но, – сказал он, – дело шло туго. Да, сегодня я очень рад за эти пары, но прекрасно знаю, сколько сил растрачено попусту при этой борьбе. Провести эти законы через законодательные собрания оказалось даже чересчур трудно. Следующие поколения, возможно, подивятся, не поймут, отчего мы так долго копались.

Я спросил, почему штат Нью-Йорк не шел в авангарде принятия таких законов.

– В Олбани [52] слишком много консерваторов, – сказал он, – там нет политической воли, чтобы проталкивать такие законы. Все эти жители сельских округов нашего штата – они, Джулиус, смотрят на такие вещи иначе.

Я знал, что профессор Сайто взял на себя уход за человеком, с которым его связывали долгие отношения; спустя некоторое время тот умер. Эту информацию я почерпнул не из наших бесед, а из биографического очерка в журнале для выпускников Максвелла. Три года я с ним беседовал, ничего не ведая об этой неотъемлемо-важной части его жизни, а когда узнал, повод заговорить о ней все не подворачивался. Но мне никогда не казалось, что профессор Сайто намеренно уходит от разговоров о своей сексуальной ориентации. Собственно, два раза о ней зашла речь. В первый раз – когда он мимоходом упомянул, что с трехлетнего возраста знает о своей сексуальной ориентации. А во второй (как я теперь понимаю, это была концовка, а первый раз – заставка) он сказал мне, что операция по удалению простаты практически пресекла те позывы полового влечения, которые еще не успела погасить старость. Но, добавил он, это, как ни странно, дало ему свободу, стало подспорьем для более нежных, менее запутанных взаимоотношений.