Открытый город

Под вечер, выйдя от профессора Сайто, я решил пересечь Центральный парк пешком с юга на север. Снег, выпавший тремя днями раньше, до сих пор не растаял. На студеном воздухе затвердел, образовал на лужайках гладкие невысокие холмики. Я не сходил с заснеженной дорожки, идущей вдоль добротного старинного забора. На снегу – отпечатки ног, но в поле зрения – ни души. Освещение рассеянное, практически ничто не отбрасывает тень, и потому чудится, что левитируешь: сверху – бело от света, снизу белизна. Вдали, вокруг дерева, кружит стайка мелких птиц – возможно, скворцов. Полное впечатление, что кружево ветвей и ловко снующие между ними птицы состоят из одного и того же серовато-бурого вещества, причем вторые отличаются от первых лишь тем, что находятся в активном состоянии. С секунды на секунду, подумал я, кривые короткие ветки расправят спрятанные крылья, и вся крона обернется живым облаком. Окрестные деревья тоже потеряют головы, и останутся только пни, застывшие, как часовые, а в небе над парком растянется гигантский балдахин из скворцов. Я долго шел по этой успокоительной белой дорожке, пока мороз, пробравшись под перчатки и шарф, не выгнал меня из парка, заставив проделать остаток пути на метро.

В тот же вечер, перелистывая свои книги по медицине в поисках сведений о клопах, я натыкался лишь на сухие описания этиологии, жизненных циклов и средств борьбы. Пространно описывались прожарка одежды сухим паром и окуривание цианистым кальцием, но всё это не имело отношения к причинам тревоги, которую пробудили во мне эти существа. Мне посчастливилось найти в своей библиотеке сборник полевых отчетов по эпидемиологии начала ХХ века – одну из тех устаревших работ, целую стопку которых доктор Мартиндейл решил выбросить из лаборатории. Тогда я на всякий случай прихватил, не глядя, несколько книжек – и вот теперь набрел на отчет, написанный в 1903 году Чарльзом Э. Р. Кэмпбеллом, и почувствовал между строк, с каким отвращением и трепетом смотрели тогда на Cimex lectularius.

На первый взгляд, отчет доктора Кэмпбелла не отклонялся от стиля медицинских сводок своей эпохи, но подлинную выразительность ему придавала постепенная аккумуляция описаний, создающих яркий и удручающий образ изучаемого насекомого. «Одна из особенностей постельного клопа, – писал Кэмпбелл, – его природная склонность к каннибализму». Он показывал на наглядных примерах, что личинки иногда вспарывают животы своим насосавшимся крови родителям и пожирают их. Описал полдюжины экспериментов, которые провел сам, – с его слов, в интересах науки, но складывалось ощущение, что эту полосу препятствий Кэмпбелл изобрел, дабы доказать живучесть и смышленость постельного клопа. По-моему, Кэмпбелл наверняка огорчился бы, если бы клоп провалил хотя бы одно из этих испытаний.

При экспериментах постельные клопы выжили после четырехмесячной изоляции без корма на «острове» – столе, окруженном «морем» из керосина, их здоровье не пошатнулось после двухсот сорока четырех часов глубокой заморозки, а под водой они оставались живы неопределенно долго. «Хитроумие этих насекомых, – благоговейно писал Кэмпбелл, – просто необычайно, и, по-видимому, они в некотором роде обладают способностями к рациональному мышлению». Он описал эксперимент г-на Н. П. Райта из Сан-Антонио – «почтенного гражданина и зоркого наблюдателя»: чем дальше и дальше Райт отодвигал свою кровать от стен комнаты, тем выше взбирались по стене – но в точности на ту высоту, с которой могли спрыгнуть на Райта, – клопы. Когда он пододвигал кровать ближе к стене, клопы залезали пониже – снова на ту высоту, которая нужна для прыжка. В отчете Кэмпбелла содержалось несколько схожих историй про то, как клопы проявляли определенную смышленость при попытках добраться до кровати, путь к которой им перекрыли.

Я подумал о клопах – о неисчислимых миллионах клопов во всех пяти боро Нью-Йорка, об их яйцах, не различимых невооруженным глазом, об их аппетите – он разыгрывается за час до рассвета. Проблема уже не казалась исключительно научной, и в итоге я стал разделять смутную тревогу Кэмпбелла. То были доисторические поводы для волнения: магическая сила крови, и часы жизни, отданные во власть сновидений, и священность жилища, и каннибализм, и страх, что нападут силы, невидимые глазу. Мое рациональное «я» гадливо морщилось от этих шарлатанских аналогий, от этой неожиданной капитуляции перед нервозностью того рода, которую я высмеивал в других. Тем не менее, когда я дочитал до конца, то снял с кровати простыни, выключил свет и, стоя на карачках, светя фонариком, тщательно осмотрел швы матраса. Ничего не обнаружил, но это, естественно, еще не гарантировало, что ночь пройдет спокойно.

15