Открытый город

Я зашел на почту. Было поздно, рабочий день шел к концу. Мне не удалось отыскать бланк таможенной декларации для посылки, и я встал в обескураживающе-длинную очередь, но тут одна сотрудница разделила очереди по-новому: распахнула дополнительное окошко и спросила, кто хочет отправить посылку за границу. Я внезапно оказался в голове очереди. Поблагодарив сотрудницу, подошел к окошку. И сказал мужчине за стеклом – лысому мужчине средних лет, с приятным лицом, – что мне нужен бланк декларации. Указал на бланке адрес Фарука. Воспоминания о наших разговорах убедили меня послать ему «Космополитизм» Кваме Энтони Аппии. Я заклеил пакет, и почтовый служащий показал мне несколько книжечек с почтовыми марками. «Флаги не подходят, – сказал я, – что-нибудь поинтереснее. Нет, эти не нужны, вон те тоже совершенно не годятся». Наконец, я выбрал красивый набор марок с лоскутными одеялами из Джиз-Бенда, Алабама [55]. Сотрудник поднял на меня глаза и сказал: «Я так и знал. – И, помедлив, добавил: – Я так и знал, брат мой. – А потом сказал: – Послушайте, брат мой, откуда вы? Потому что я-то, знаете ли, вижу, что вы из Матери-Африки. А во всех вас, братья, есть кое-что жизненно важное – ну, вы меня поняли, да? В вас есть кое-что жизненно важное для здоровья нас, выросших по эту сторону океана. Позвольте сообщить вам одну вещь: из своих дочерей я воспитываю африканок».

Очередь позади меня никто не занял, а окошко было в закутке, за колонной. Терри (это имя значилось на бейдже на его шее) оформил документы на мою посылку и спросил, как я буду платить – наличными или картой.

– Послушайте, брат…

– Джулиус, – сказал я.

– Ну хорошо, брат Джулиус, вы провидец, вот в чем штука. Истинная правда! Я в вас это вижу. Вы из тех, кто проделал долгий путь. Вы, что называется, прирожденный путник. Так позвольте мне кое-чем с вами поделиться: по-моему, вы в это врубитесь. – Он уперся ладонями в железные весы перед собой, наклонился к окошку и, перейдя на громкий шепот, начал декламировать: – Мы – те, кого прогоняли в три шеи. Мы – живые военные трофеи, это нас сапогами топтали, покоряли – билибили, да не покорили. Просекаешь? Это мы – те, кто несет кресты. Просекаешь? Это я и ты. Наши отцы и дети, как мулы, навьючены, нашим утратам нет числа, наши утраты страшны, сильные нами помыкали, выбора нам не оставляли, рты нам затыкали. Билибили, да всё равно нас не покорили. Улавливаешь мою мысль, нет? Это длится четыреста пятьдесят лет. Пять столетий слез, целая вечность гроз. И все-таки нам хоть бы хны: билибили, нас не покорили, непокоренные – вот кто мы.

Последнюю строчку он прочел, растягивая слова, переходя к многозначительной паузе. А потом спросил:

– Узнаёте?

Я покачал головой.

– Из моих, – сказал он. – Я, знаете ли, поэт. Этому стиху я дал название «Непокоренные». Я записываю эти вещи на бумаге, а иногда хожу в кафе поэтов. Такой у меня дар, ну знаете, – поэзия. Если вам понравилось, – сказал он, – послушайте другое. Каталог страданий, к кокаину прилагаемый, – он идет не от нас. За ним стоят они, это они нахимичили, нас ожесточили враз, это они, разносчики горя, взбаламутили всё там, где было тихо-спокойно. А что нам нужно теперь – сечешь фишку, верно? Нужно сеять, пусть прорастут новые утешения, новая вера. Прорастут изнутри. От наших предков. К нашим детям. В наше будущее загляни.

И вновь, растроганный собственными словами, погрузился в молчание. А потом сказал с чувством:

– Брат Джулиус, вы провидец, не дайте надежде угаснуть! Думаю, нам стоило бы вместе посмотреть что-нибудь такое, из области поэзии. Я же вижу, вы в нее инстинктивно врубаетесь. Мы должны быть светочем для этого поколения. Это поколение во мраке, улавливаете мою мысль? Я знаю, улавливаете. Ну а вы – вы пишете?

Я взял визитку, которую он просунул под стеклянную перегородку. Золотые буквы на кремовом картоне. ТЕРРЕНС МАККИННИ ПИСАТЕЛЬ / ПОЭТ-ПЕРФОРМАНСИСТ /АКТИВИСТ.

– Нет, – сказал я. – Я, строго говоря, не назвал бы себя писателем.

– Что ж, черкните мне как-нибудь словечко, – сказал он. – Можно сходить в «Нюорикан поэтс кафе». Я был бы рад с вами побеседовать.

– Железно, – сказал я.

В таких обстоятельствах проще всего было ответить именно так. Я сделал в памяти зарубку: на эту почту больше не заходить. Выйдя, обнаружил, что один из мужчин, беседовавших по-испански, – тот, что помоложе, – ушел. Бородач сидел с подстриженными ногтями, нежась в золотых лучах солнца: оно вынырнуло из туч, и на улице стало намного теплее, чем я ожидал. С угла здания на другой стороне улицы отвесно падал свет. Бородач полулежал, полудремал в луже света, преображенный. Рядом с ним валялись три пустые бутылки из-под вина. За посылку я заплатил наличными, и мелочь у меня была. Я отдал пьянице два из трех долларов в своем кармане. За его спиной сидела уличная кошка – искала укрытие от внезапного ослепительного света. «Грасиас», – сказал, пошевелившись, мужчина. Отойдя от него на три шага, я вернулся и отдал ему последний доллар, а он улыбнулся мне, показав обломанные зубы. Кошка била лапой по своей тени на бетоне.