ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3)

королевских застольников, которые воображали, что одним ударом было возможно

возвратить Польпге то, что католическая парт тия так долго отторгала от неё своею

соединительною политикою. Бездарное сборище придворных не щадило даже

стратегика Берестечской войны, Стефана Чернецкого, которому панское войско всего

больше было обязано своим успехом; оставило без внимания и то, что Лянцкоронский

и Любомирский не были способны ни к сочинению грозной засады, ни к уклончивости

в такой важный момент. Но Освецим точно рукою самого Яиа Казимира пишет:

„Многие даже из числа находившихся на том фланге утверждали, что никакой засады

не было, и что это была лишь пустая выдумка, придуманная для того, чтоб уклониться

от опасности, предстоявшей, при

240

.

штурме козацкого табора"; Это мнение характеризует больше своих составителей,

нежели целый боевой корпус и его полководцев. По словам Освецима, „вся слава этой

победы должна принадлежать королю, хотя" (продолжает он снисходительно) „должны

быть упомянуты имена и тех лиц, которые помогали ему в значительной мере, а

именно: Николая Потоцкого, князя Иеремии Вишневецкого, коронного хорунжого

Александра Конецпольского, полевого писаря Пршиемского и генерала Губальта" (что

напоминает прием иезуита проповедника, поставившего короля наравне с героями

збаражской осады).

И такое жалкое общество, которое даже в лице знаменитого мемуариста,

подчинялось клике ничтожнейшего иь королей, такое общество мечтало покорить себе

народ, глубоко проникнутый ненавистью к нему и в лучших, и в худших своих

представителях!

Но панское сердце, измученное столькими государственными, общественными, и

что было всего для него больнее, домашними утратами, нуждалось в живительной

отраде. Оно предалось инстинктивно той иллюзии, которую природа человеческого

духа хранит в запасе для несчастнейших из его деятелей. Наивный орган польской

жизни, Освецим, в заключение придворных толков о козацкой засаде, пишет:

... Пришлось нам удовлетвориться, хотя и неполною, Богом нам ниспосланные,

победою. Она тем не менее была знаменита. Мы победили народы варварские,

бесчисленные, сбежавшиеся с отдаленнейших стран. Перед саблею короля

преклонились и в паническом страхе бежали дикия татарские орды: Силистрийская,

Урумельская, Добруджская, также Турки, Волохи, Урумбеки, Пятигорцы, полчигца,

созванные от берегов Ледовитого моря, от подножия Гиперборейских гор и от

Каспийского моря. Важнее всего то, что мы поразили в поле зловредного зверя,

Хмельницкого, и бесчисленную запорожскую саранчу, загнали их с большим уроном в

табор и предоставили дальнейшей мести победоносного королевского оружия.

Вероятно, со времени битвы под Грюнвальдом, отечество наше, а, может быть, и весь

мир, не видали столь знаменитого сражения. С обеих сторон в нем принимало участие

по меньшей мере 500.000 человек. Этому не поверят ни иностранцы, ни, может быть,

даже наши потомки. Очевидцы сами больше изумлялись, нежели верили. В течение

нескольких часов случилось то, чт5 мы считали невозможным, именно: произошел

разрыв Орды с Хмель-

.

241

ницким. Правда с нашей стороны шаг был отчаянный: мы бросили кости, поставив

за один раз на коп существование нашего отечества. Но Господу неугодно было

допустить поерамлепия своего помазаппика, святой католической веры и находившихся

под его охраной костелов. В этой трехдневной битве мы потеряли до 700 человек,

главным образом из числа товарищей и шляхты воеводств: Краковского,

Сендомирскагр и Лэпчицкого. Козаков легло бесконечно больше; Татары же своих

убитых тотчас подбирали, стараясь даже не допускать их падать с лошадей. Об этой

битве можно сказать то, что сказано о битве Римлян с Югуртою: никогда мы не

сражались с таким успехом и со столь малым пролитием нашей крови“.

Вот какой елей отрады проливал Шляхетский Народ на свои раны, в предчувствии

бесконечной агонии на руках своих губителей, иезуитовЧ)!

Наступило наконец для несчастных панов давно желанное время отмщения за

разорение хозяйства их, за поругание их женщин, за избиение детей и старцев их, за

изгнание их самих из края, отвоеванпого их отцами и дедами у таких же хпицпых

номадов, какими были козаки. Боги поднесли таки к панским устам чашу сладчайшего

из напитков, хранимого ими для собственного употребления. Ни усталость, ни

проливной дождь не подавили в озлобленных культурниках, панах, и в козацких

наставниках, шляхтичах, жажды к божескому наслаждепиго. Столь же пылкие в

начинапии, как неспособные к довершепиго дела, оиш тотчас наступили на козацкий

табор. Но, видя, что вломиться в него при свете молпий, раздиравших дождевые тучи,

нельзя, решились не дать козакам возможности уйти под покровом их матери—иочи.

Припоминая знаменитые ночные ретирады Дмитрия Гу ни под Кумеииками и па Суле,

жолнеры остались ночевать на боевом поле. Мстители-землевладельцы бодрствовали

всю почь в виду логова людоедов. Напротив жолнеры—безземельники, которым пе за

что было слишком злобствовать на Козаков, ложились боевыми рядами на мокрую

землю и спали таким крепким спом, что утром нельзя было их добудиться.