Отправляемся в апреле. Радость с собой, беду с собой

— Пойдем, — улыбнулась я и, как маленького, потянула за собой.

Всмотрелась в его похудевшее лицо.

— Перепугался за меня?

— Очень! — облегченно выдохнул Борька.

В эту минуту я почувствовала себя старшей сестрой и крепко сжала руку брата.

— Ты приехала — и это главное! — сказал Борька.

— Обо всем я расскажу тебе потом, а сейчас мне нужно идти к начальнику.

— Я пойду с тобой.

— Нет, Боря.

— Но кто-то должен сказать ему, что произошло недоразумение?

— Во-первых, ты и сам ничего не знаешь, а, во-вторых… Во-вторых, я пойду одна.

Выбрала за углом безветренное местечко и поставила туда Борьку.

— Вот здесь ты меня подождешь. Тебе не дует?

— Мне не дует! Но я не понимаю…

— Боречка, — ласково притронулась я к его плечу, — прошу тебя…

В цехе безлюдно. Только Зина, заканчивая работу, собирала со стола бумаги. Увидев меня, она смутилась, кивнула.

— Зина, дядя Федя дома?

— Нету его, вчера уехал.

— А когда вернется?

— Послезавтра в семь утра. Высунулась ко мне из окошечка.

— Он знает, я ему сказала…

Всегда насмешливая, на этот раз Зина говорила со мной совсем иначе — ласково и даже уважительно.

— Рассердился Федор Тимофеевич очень… Я, говорит, понимаю, за что ее этот прохвост с поезда снял.

Нарядчица посмотрела на меня сочувственно и одновременно с любопытством. Видимо, она знала о пощечине.

— Он к Зарубину хотел идти, да его не было на месте, — шептала мне в окошечко Зина.

Дверь сильно хлопнула, появился Зарубин. Не глядя на меня, широкими шагами прошел к кабинету, не сразу попал ключом в отверстие. Из кармана его торчала плетеная ручка зеленой авоськи. Я как завороженная смотрела на нее. Я все поняла! С торжеством взглянула на Зину, кивнула ей и без приглашения вошла в кабинет вслед за начальником.

Он, не раздеваясь, сел за стол, хмуро передвинул папки.

На боковом столике, как и раньше, лежала Борькина подшивка, — сам он стоял за углом. А совсем близко, за маленьким квадратным окошечком, — Зина. Я знала — она не уйдет, пока я не выйду отсюда.

— Вы просили меня зайти, — напомнила я.

Юрий Мартыныч откашлялся.

— Я издал приказ. Он еще не перепечатан. Вы переводитесь в поломойки, — роясь в бумагах, буркнул он.

Я замерла у стола.

— Будете мыть приходящие составы…

Составы?.. Вернутся из рейса поезда, а я налью в ведро воды и пойду их мыть. Буду прополаскивать стекла, обтирать стены… Заметать окурки… Господи, какое счастье! Неужели это правда?

— Вы меня поняли? — поднял начальник хмурые глаза.

— Я поняла. Спасибо, Юрий Мартыныч!

Он откинулся на стуле и серьезно посмотрел на меня. Встретившись с моим благодарным взглядом, отвел глаза.

Опять пружинка. Она свернулась и хочет сейчас же развернуться.

— Когда мне приходить? — сдерживая ее изо всех сил, спросила я.

— Завтра в ночь. В двенадцать ноль-ноль…

— Куда, Юрий Мартыныч?

— В будку уборщиц.

— Спасибо! Я пойду?

— Идите, — ответил он и странно посмотрел на меня.

Я уже сделала несколько шагов и вдруг подумала… Он же не знает всего, откуда ему знать. Все знаю только я.

— Юрий Мартыныч…

— Что?

— А мне нужно идти… в отделение милиции?

— Это еще зачем? — быстро, строго спросил он. — Не выдумывайте глупостей. По-моему, я сам принял меры.

Ну, раз он так говорит… Он же начальник… Начальству лучше знать… Фу! Но ведь он же действительно принял меры, он же меня в поломойки…

— Я пойду, Юрий Мартыныч?

Зина стоит у своих дверей, роясь в кармане. Это она будто ищет ключи, а сама ждет меня.

— Ну? — неслышно вытягивает она губы.

— В поломойки! — радостно выпаливаю я.

— Вот старый черт!

Я смеюсь, потому что Зарубин еще совсем не старый человек.

— Надолго? — спрашивает Зина.

— Не знаю. Неважно! Ты идешь?

Зина молча долго смотрит на меня. Мне не по себе от ее взгляда.

— Ты идешь? — упавшим голосом повторяю я.

— Нет, не иду, — с обычной усмешкой отвечает Зина и, еще раз прямо взглянув на меня, заходит в комнату, которую только что собиралась закрыть.

Борис прогуливается за углом, курит.

— Ну? — ища глазами, куда бросить окурок, спрашивает он.

— В поломойки, — тихонько говорю я, чувствуя противную слабость в ногах.

— То есть как это в поломойки? — Борька свирепо мнет окурок и сует его в карман.

— Буду мыть приходящие составы…

Как я хочу домой! И чтоб Борька куда-нибудь ушел. На комсомольское собрание или в кино, хоть куда…

— …редактор позвонит ему и втолкует, если он не разбирается в простых вещах! — слышу возмущенный голос Борьки. — …я немедленно пойду к нему! …он не имеет права!

— Бо-оря! — отчаянно гляжу я на брата. — Перестань! Я пойду в поломойки, и больше не говори мне ни слова.

— Но я не могу этого допустить! Ты была у него не больше пяти минут. Он не мог разобраться!

Если Борька не замолчит, я заплачу!

Брат берет меня под руку.

— Сейчас придешь и сразу ляжешь, — с тревогой говорит он.

Я поднимаюсь по лестнице, подтягиваясь за перила. Хочу домой! Скорее домой!

36.

Иду по скользким междупутьям к кубогрейке за горячей водой. Как хорошо, что пришел поезд и можно его мыть! Хоть бы они прибывали один за другим, чтоб не надо было ожидать их в этой будке, где белым светом освещен каждый уголок.

Когда я пришла в двенадцать ноль-ноль, в будке уже сидели четыре женщины.