Отправляемся в апреле. Радость с собой, беду с собой

— Ну, Танюша, — грустно глядя на меня, сказала Наташа, — постарайся успокоиться.

— Как ты теперь будешь жить в своей квартире! — обняла я сестру.

— Наплевать! — махнула рукой Наташа. — Лишь бы у тебя все обошлось. А старуху у нас все знают.

Дядя Леня не отказался от моей помощи, прострел донимал его, трудно было наклониться.

— Вот собака! — ворчал он. — Как стрельнет, так аж в глазах темнеет.

Я все проверила в составе, надела ремень.

— Спасибо, дочка, — благодарил дядя Леня. — Ремень-то мне уже никак бы не надеть. Хотел вагонного мастера просить.

Когда поезд тронулся, мы сели рядом на скамейке. Дядя Леня сказал, качая головой:

— Непонятная история. Если у тебя было куплено только то, что ты мне сказала…

— Только это, дядя Леня! Честное слово.

— Да нет, я верю, — кивнул он, — а только удивляюсь: чего он тебя взял? От, собака! — весь вздернулся на скамейке. — Опять стрельнул!

Он очень ругал дядю Гришу.

— Пирожок уронил! Вот стервец! Нет чтоб остановиться, узнать, что к чему… Не-ет, Мостухин не остановится. Всю жизнь только о своей шкуре заботится. От, собака! — воскликнул он, и я не поняла, к кому это относится — к прострелу или к дяде Грише.

Я ждала, что дядя Леня скажет насчет тюрьмы, но он про это ничего не говорил.

— Я так полагаю, дочка, — потирая спину, рассуждал дядя Леня. — Выеденного яйца твоя история не стоит. От Анны-то зачем деньги брала?

— Она просила очень.

— Просила! — рассердился дядя Леня. — Ей зачем юбки надо? Для двойного оборота. Вот ведь жадность-то ненасытная! Ой!

— Ты лучше ляг, дядя Леня, ляг! — испуганно вскочила я со скамейки. — Давай я в бутылки налью горячей воды и приложим. Мы с дядей Федей так лечили больную бабушку.

— Нет, Таня, — отказался дядя Леня. — От сырости хуже. Тут сухое тепло надо. Дома-то старушка моя знает, что делать. Насыплет на сковороду песку, прожарит его да в мешочек… А мешочек-то к спине… Хорош-о-о…

Я прикрыла дядю Леню своей телогрейкой.

— Или еще вот что делает моя старушка. Я повернусь спиной-то кверху, а она наложит на меня суконное одеяло да по спине-то горячим утюжком… утюжком и гладит… Хорошо помогает.

Боль, видимо, утихла, и дядя Леня устало прикрыл глаза. Кажется, заснул. Конечно, не до меня ему, раз такое дело.

— Я так полагаю, дочка, — неожиданно заговорил он. — Разделят они твою продукцию, или тот поганец заберет ее себе — и дело с концом. Ни в какую милицию ты не ходи.

— Но он мне очень строго сказал: «Явитесь, гражданка, в свое отделение милиции».

— Да это он тебя нарочно пристрожил, когда тот в кабинет вошел. Может, тот его подсиживает или еще чего…

В дверь к нам заглянула пожилая проводница.

— Опять застреляло, Леонид Максимыч? — сочувственно спросила она.

— Опять, Стеша, шут его дери! — пожаловался дядя Леня.

— Давай лопотинку-то нагрею о топку, приложим…

— Да ладно, ничего. Ровно утихло.

Проводница с любопытством посмотрела на меня.

— А эта… девушка…

— Монтер наш, — предупредил расспросы дядя Леня. — В Москве у сестры гостила. Вот теперь домой едет. Ночь-то ты дежуришь, Стеша?

— Я.

— За ремнем-то пригляди за меня.

— Я сама пригляжу, — поспешно вставила я.

— Да зачем? — сказала проводница. — Мне ведь все равно выходить. Спите спокойно.

Я и в самом деле очень хотела спать.

— Поешь да и лезь на полку, — предложил дядя Леня. — У Стеши опять язва в желудке, так она, ох, как понимает хворого человека!

Я думала, что буду спать как убитая, но ночь прошла плохо. Только усну — сразу вижу тюрьму. Сидим мы все в полосатых рубахах и колотим стамесками по обитому железом столу (на таком столе у нас в цехе лежат инструменты). Рядом со мной дядя Гриша Мостухин. Он все время толкает меня под бок и советует:

— Ты шибче, шибче колоти, чтоб начальство услыхало.

Дверь открывается, и входит Наташина старуха в длинной, тоже полосатой рубахе. Она держит в руке свечку и спрашивает всех:

— А вещички-то ваши где? Где вещички?

Только под утро я уснула спокойнее. Когда открыла глаза, в купе было уже светло. Дядя Леня сидел за столом и пил чай. Он посмотрел на меня и широко улыбнулся.

— Выспалась? Айда теперь чай пить.

— Вам легче, дядя Леня?

— Ровно вновь народился, — рассмеялся он. — Видать, все патроны отстрелял. Утих. Вот ведь, черт окаянный! — ласково выругался он.

Сейчас спрошу дядю Леню про тюрьму, раз ему легче.

— Ведь диво дивное! — весело продолжал он. — Едешь, работаешь, все хорошо. И вот вдруг повернешься этак бойко… Ну, скажем, налево. А он как поддаст! Ему, видать, налево не надо, он направо хотел. А как угадаешь его, сатану? Вот ведь дело-то какое, дочка. Айда, слазь.

Нет, не буду портить ему настроение. Может, он сам скажет. Сходила умыться, села пить чай.

Он, видимо, заметил, что у меня настроение все равно неважное.

— Думаешь про это?

— Думаю, дядя Леня.

— А ты шибко-то не заботься. Картина у тебя вполне ясная, я так полагаю. Спекуляции нету. А вот зачем он ссадил тебя — непонятное дело.

Я хотела было рассказать ему про пощечину, да постеснялась.

— Приедешь, пойди к начальнику, так, мол, и так… Все чин чинарем расскажи.

— Рассердится он, — вздохнула я.