Отправляемся в апреле. Радость с собой, беду с собой

Все это я мгновенно придумала — слышала когда-то от пассажиров подобную историю. Так хотелось хоть немного утешить Володю!

Он недоверчиво посмотрел на меня.

— И фамилия, и имя, и отчество — все сходится, — проговорил тихо.

— Так бывает, Володя, бывает! — вспомнив инструктора райкома, который рассказывал нам о бое, сказала я. — Понимаешь, идет бой, огонь, стрельба, потом начинается рукопашная…

— Он танкистом был, — проронил Володя.

— Все равно, — на миг растерявшись, продолжала я. — Он мог выронить документы, а потом все-таки уехать на танке. А когда после боя… понимаешь… там ведь много… Ну, и могли все… перепутать…

Ища поддержки, я отчаянно взглянула на помощника и кочегара.

— Конечно! — поспешно кивнули они. — Так оно и было наверняка.

Мы замолчали. Разговор больше не клеился.

— Не знаем, как матери сказать, — поднял на меня тревожные глаза помощник. — У нее сердце неважное.

— А вы не говорите пока! Пожалуйста, не говорите пока! — горячо посоветовала я.

— Она уже и так беспокоится, — проговорил Володя. — Письма шли каждую неделю, а потом перестали…

— Ну, и что? А, может, он в окружение попал? Так бывает. У нас вон соседка на четвертом этаже…

Володя глубоко вздохнул и посмотрел в сторону депо.

— Ну ладно. Пойдем мы. Нам в рейс скоро…

И они пошли, опустив головы.

Я стояла на междупутье и смотрела им вслед. Дура такая! Зачем-то придумала еще соседку с четвертого этажа. Теперь Володя и про ту, с третьего, не поверит.

Вернулась в цех.

— Ну, не начали еще? — спросили меня.

— Что?

— Не начали еще ремонтировать?

— Что ремонтировать?

— Да состав-то ваш.

— А-а-а… Нет еще… То есть я не была там. На Володиного папу похоронная пришла.

— Господи! Когда кончится эта распроклятая война! — натужно всхлипнула пожилая обмотчица.

41.

— Девки, — крикнула деповский маляр тетя Нюра, — кто красил эту стенку?

— Я, — смущенно призналась Маруся.

— Неладно намазала, разводы у тебя по стенке-то.

— Перекрашу…

— Перекрась, девка. Ну, проерошились мы с вами цельный день, а сделали не шибко много.

— Мы научимся, тетя Нюра, — заверила я нашего бригадира.

— Как, поди, не научитесь. Молодые ведь, не нам чета.

Так было сначала, когда мы только приступили к покраске «Голубого экспресса». Мы сами готовим наш состав к новым рейсам в Москву. Уже исправлены расхлябанные ручки, замки, заменены потрескавшиеся стекла, укреплены расшатанные столики. Дядя Федя сменил ненадежную проводку, крепко прикрутил к вагонам новенькие перемычки. В ремонте электрооборудования очень помог Митя.

А сейчас мы уже докрашиваем вагоны. Они будут у нас голубые-голубые и внутри, и снаружи. Если так пойдет дело, то в первых числах апреля наш «Голубой экспресс» покатит в Москву. Мы не можем дождаться этого дня.

— Таня, — однажды спросила Маруся, — а Митя женатый?

— Нет. То есть я не знаю. Ты спроси у него.

— Он говорит, что неженатый.

— Ну, значит, неженатый. Он же лучше знает.

— Да-а, — недоверчиво протянула Маруся, — они всякого наговорят, — и шепнула: — В кино меня приглашает.

— Ой, ты иди с ним, Маруся!

— Антонине я про него сказывала…

— А она что?

— Если, говорит, непьющий, гуляй с ним.

Маруся недавно побывала у Антонины Семеновны. Ездила за сто километров туда, где она отбывает наказание. С трудом добилась свидания.

Антонина Семеновна так обрадовалась, что всплакнула.

— Я здесь швеей работаю, — рассказала она. — Машина-то у меня гудит, гудит, Марусенька, а я думаю, думаю… И выходит, что дура я была беспросветная.

Антонина похудела, лицо ее стало еще белее, но она спокойна, ни на что не жалуется.

— Мне мало дали, Маруська, — с обычной усмешкой заявила она.

Глаза Антонины так и метнулись к сумке, когда Маруся стала доставать из нее всякую еду. Маруся поняла и виновато и в то же время решительно сказала:

— Не привезла я, Тоня. И не привезу, не жди! Не надо!

Антонина вздохнула:

— Может, и не надо. А только трудно, Маруська, ох как трудно!

Она стиснула пальцами ворот и отчаянно покачала головой.

— А ты переборись, Тоня! Понемножку и забудешь.

Маруся привезла консервов, масла, меду. Антонина тут же отдала две лепешечки масла своему конвоиру.

— Дочка у него туберкулезом болеет, — объяснила она.

Маруся рассказала о наших делах, о «Голубом экспрессе».

— Красиво придумали, — задумчиво проговорила Антонина Семеновна. — Шваль-то хоть всякую в него не берите. Тамарки чтоб духу не было!

— Тамарку уволили с транспорта, — сообщила Маруся. — Всех перешерстили после собрания.

— Ну и правильно! — оживилась Антонина.

— В наш состав набрали все больше молодых. Вот сейчас и готовим его сами, чиним да красим.

Антонина задумалась и вдруг горячо заговорила, взяв Марусю за воротник пальто:

— Приедешь в Москву, пойди к самому главному ихнему начальнику, узнай, ходит ли еще тот обалдуй по перронам. Я про него все на суде выложила и про себя тоже. А только ты проверь. И если что — ну, Маруська, не приезжай ко мне, пока не изживешь!

Конвоир забеспокоился.

— Сейчас, сейчас, — кивнула ему Антонина. — Не думай, что это я ему за себя мщу, — торопливо договаривала она. — Я за вас беспокоюсь. Девчонки будут в составе молоденькие, несмышленые. Обещай, сходишь?