Отправляемся в апреле. Радость с собой, беду с собой

Заварухин крепко провел ладонью по глазам, примял крупный нос, чуть не свернул подбородок. Отвернулся и неожиданно взял Клавдию за руку, перебрал ее пальцы, обтянутые черной теплой перчаткой.

— Не надо, — выговорил тихо. — Не надо лезть на рожон.

— Это вы на рожон лезете, — еле слышно ответила Клавдия. — В чем моя-то вина? Вспомните…

— Не ездите, — покачал головой Заварухин и снова притронулся к ее руке. На этот раз Лехе показалось, что главный хочет оттянуть Клавдию от ступеньки. Парень предостерегающе кашлянул, и Заварухин отпустил руку.

— Что же, она здесь останется, а котомки ее с нами поедут? — застоявшимся голосом проговорил Леха.

Заварухин, пришедший в себя, спросил быстро:

— Почему ваши вещи здесь? Где они?

Глупо огляделся. И увидел старика в окне. Почувствовал, как горячая волна прихлынула к лицу.

— Ей начальство ехать приказало, — глядя куда-то в сторону, сообщил Леха, и Заварухин увидел, как уже опять насмешливо блеснули глаза женщины.

— Кто же это? — спросил он.

Клавдия достала из внутреннего кармана пальто аккуратно сложенную бумажку и подала инженеру. Тот развернул и стал читать торопливо написанные строки:

«Товарищ Маклакова! Между прочим, не вижу причин, по которым вас надо оставлять в Айкашете. Что еще за новая мода?!!

Врио замначальника Горема П. Росляков».

— Росляков? — невольно воскликнул Заварухин.

— Ага, — чуть усмехнувшись, кивнул Леха.

Протяжно загудел тепловоз. Зеленая вязаная шапочка далеко высунулась из вагона.

— Валерий, Валерий! Иди!

Заварухин круто повернулся, и шапочку будто сдунуло. Ни слова больше не говоря, главный шагнул навстречу своему вагону. Леха запрыгнул на подножку и помог подняться Клавдии.

Сначала медленно, потом все быстрее поплыли знакомые строения. Товарная контора… Будка вагонников… Кубогрейка… Вот небольшой состав въехал на стрелку, с одного пути перебрался на другой, засыпанный свежей щебенкой, и застучал колесами бойко и уверенно.

Старый железнодорожник долго смотрел ему вслед.

«Вышли на вторые пути. Сами их построили, сами по ним и уехали. Вот тебе и «цыганы»!

Глава вторая

Колька сел на постели, тараща глаза.

— Спи, спи, сынок, — метнулась к нему от окна молодая женщина с растрепавшимися во время сна волосами. Она быстро взглянула на верхнюю полку, на широкую спину мужа и снова стала уговаривать шепотом: — Спи, сыночек, рано еще. Отца разбудишь.

В вагоне уже слышались разговоры, пахло вареной картошкой. Колька выспался и ложиться больше не хотел. Из-под лавки немедленно вылезла Жданка, потянулась, зевнула громко и, встав лапами на скамейку, с неистовой собачьей радостью лизнула мальчишку в румяное вспотевшее лицо.

Колька звонко рассмеялся.

Александр Прахов перевернулся на спину и широко открыл глаза.

— Ну вот… Говорила ведь тебе. — Мать втолкнула Кольку под одеяло, Жданку ногой — под скамейку.

Прахов, не разводя губ, откашлялся и, не взглянув вниз, снова заскрипел полкой, повернулся к стене.

— Да и уж вставать пора, — откликнулась с боковой скамейки полная, опрятно одетая старушка с вязаньем. Две спицы неустанно копошились в ее руках, быстро-быстро клевали друг друга острыми носами.

— Где и поспать нашим мужикам, как не в дороге, — заговорила женщина из соседнего купе. — Приедем на новое место, так ни сна, ни передыху им не будет.

Колька тихонько приподнялся, отвернул одеяло.

— Проснулся, Коленька, кровинушка наша, — вздохнула женщина и многозначительно, жалостливо поглядела на Елену.

— Картошку кушать станем, — отложила вязанье старушка. — Пойдем-ка, милок, умоемся.

Надела на Кольку тапки, взяла его за руку и увела с собой.

Вагон просыпался. С верхних полок слезали заспанные мужики, весело перекликались женщины.

— Кто это уж успел картошку-матушку сготовить?

— Баба Лиза раным-рано поднялась да постаралась.

В соседнем купе сверху спрыгнул Леха, покосился на полку, где с вечера спала Клавдия. Полка была пуста.

Леха огляделся, пошел в тамбур. Здесь, у дверей, и нашел он Клавдию.

— Давно встала?

— Давненько…

Парень постоял с минуту молча, глядя на мелькающие за стеклом молодые елочки. Все как на подбор, одинакового роста, они словно взяли друг друга за мохнатые лапы, загородили путь от ветров, от вьюжных заносов. Остренькие макушки у них — как штыки у часовых.

— Ну чего ты молчишь? — наконец обиженно произнес Леха.

— А чего говорить? — быстро обернулась к нему Клавдия.

— Как чего? Я же задал тебе ночью вопрос.

— Тот вопрос отскочит тебе в нос, — невесело рассмеялась женщина, но, уловив в глазах парня неподдельную тоску, положила ему на плечо руку. — Леха ты, Леха! Сколько тебе лет?

— Опять за свое! Говорил уже. Двадцать три будет.

— Когда будет-то? — снова рассмеялась Клавдия. — Через год без недели.

— А ты чего себя старухой выставляешь?

— Да мне уж под тридцать.

— Двадцать семь тебе.

— Ох, не в том даже дело, Леха, — потерла Клавдия лоб ладонью.

— А в чем? Не надоело тебе жить, славу на себя наматывать? А я бы никому тебя в обиду не дал.