Отрицание смерти

Мы бы не очень далеко продвинулись с такими утверждениями, если бы не могли показать, как они обобщают специфику каждого синдрома. К счастью, мы можем это сделать. Адлер уже показал, что депрессия или меланхолия – это проблема мужества. Она развивается у людей, которые боятся жизни, которые отказались от какого-либо подобия независимого развития и полностью заняты действиями и помощью других². Они жили в «систематическом самоограничении» и результат заключался в том, что чем меньше человек делаете, тем меньше можете сделать, тем более беспомощным и зависимым становится. Чем больше вы уклоняетесь от трудностей жизни, тем более вы чувствуете себя неумелым, тем ниже ваша самооценка. Это неизбежно. Если чья-то жизнь была чередой «безмолвных отступлений»³, то в итоге он оказывается в тупике, и отступать больше некуда. Это состояние является причиной депрессии. Страх жизни ведет к чрезмерному страху смерти, пишет Босс[107] доводит свою мысль до нас в эпиграфе, который мы позаимствовали для эпиграфа этой главы. В конце концов, человеку становится страшно даже пошевелиться – пациент целыми днями лежит в постели, не ест, не занимается домашним делами, пачкает постельное белье.

Мораль этого примера отсутствия мужества заключается в том, что в какой-то мере каждый день нужно платить жизнью и согласием умереть, чтобы отдать себя риску и опасностям мира, позволить себе быть поглощенным и истощенным. В противном случае человек оказывается мертвым, пытаясь избежать жизни и смерти. Именно так современные психиатры-экзистенциалисты понимают депрессию, точно так же, как это делал Адлер в начале двадцатого столетия. Медард Босс резюмирует это в нескольких строках:

Все существование меланхолического пациента всегда сводится к тому, что он не смог открыто и ответственно воспользоваться всеми теми возможностями взаимоотношений с миром, которые фактически составляли бы его собственное подлинное я. Следовательно, такое существование не может быть самостоятельным, но постоянно становится жертвой требований, желаний и ожиданий других. Такие пациенты стараются изо всех сил соответствовать этим чужим ожиданиям, чтобы не потерять защиту и любовь окружающих. [Но они все глубже увязают в обязательствах.] Таким образом ужасное чувство вины меланхолика… проистекает из его экзистенциальной вины.

Интересный научный вопрос здесь заключается в том, почему такого труда стоило прийти к согласию относительно простой динамики депрессии, когда она была так давно и так ясно показана Адлером, а теперь ее еще раз продемонстрировала школа экзистенциальной психиатрии. Одна из причин в том, что эта динамика не так проста, как кажется. Она уходит корнями в глубину человеческого состояния, и мы не смогли определить ее каким-либо прямым и простым способом. С одной стороны, мы сами старательно изгоняли идею страха перед смертью и жизнью; нас не впечатлил ужас живого существа; и поэтому мы не могли понять мучений и метаний страдающих людей, издерганных этими ужасами. Например, несмотря на свою превосходную общую теорию, Адлер несколько сбил нас с толку, говоря об эгоизме подавленного человека, «избалованного ребенка», который отказывается взрослеть и принимать ответственность за свою жизнь, и так далее. Конечно, это в какой-то степени верно, и Адлер полностью осознал, что сама природа сделала человека слабым в сравнении с другими представителями животного мира. Но важен акцент. Адлер должен был обратить больше внимания на чистый ужас самоидентификации, отличия от других, одиночества, потери поддержки и делегированной власти. Он открыл нам «жизненную ложь», которую люди используют, чтобы жить, но мы склонны упускать из виду, насколько для большинства эта ложь необходима в той или иной форме; как у людей просто нет собственных сил, на которые можно положиться. Если вспомнить, как такие гиганты, как Фрейд и Юнг, отступают и падают в обморок при покупке обычных билетов на поезд, возможно, мы сможем лучше почувствовать масштабы задач, стоящих перед несчастным обывателем, который ежедневно пытается достичь некого подобия спокойного героизма, отдавая себя во власть других. Когда эта тактика терпит неудачу, и ему угрожает разоблачение его жизненной лжи, логично, что он поддается собственной версии обморока, увязая в депрессивной абстиненции.