Отрицание смерти

С фрейдистским мировоззрением и языком как с особой научной проблемой мы сталкиваемся почти на каждом шагу. В ней содержится могущественная истина, сформулированная таким образом, чтобы не соответствовать действительности. И мы сами часто зацикливаемся, пытаясь распутать эту двойственность; или же отбрасываем правду, которую считаем недостоверной. Я полагаю, специалисту нужно быть смелым, чтобы вообще что-то делать в нынешнем положении, но это опасно. Периодически появляющиеся насмешники не могут ожидать, что полувековые клинические наблюдения и размышления исчезнут сами собой. Постоянная опасность в науке заключается в том, что любое достижение рискует быть развенчанным, какую бы надежную основу оно под собой ни имело. Это особенно справедливо для нынешних «ролевых теорий» психических заболеваний, которые угрожают отказаться от фрейдистских формулировок, основанных на телесных фактах.

Дело в том, что повторное переживание женщиной в менопаузе страха кастрации является реальным – не в узком смысле, который использовал Фрейд, а скорее в более широком, о котором говорил Ранк, экзистенциалисты и Браун. Как хорошо сказал Босс, «страх кастрации» – это всего лишь вход или отверстие, через которое тревога, присущая всему сущему, может ворваться в наш мир¹⁰. Теперь нам будет легко понять, что менопауза просто пробуждает ужас тела, полное его банкротство как жизнеспособного олицетворения принципа causa sui – в точности то же самое вызывает ранний страх кастрации, связанный с эдиповым комплексом. Женщине самым убедительным образом напоминают, что она подобна животному; менопауза – это своего рода «день рождения животного», который конкретно отмечает физическую карьеру дегенерации. Как будто природа навязывает человеку определенную физическую веху, возводит стену и говорит: «Вы не идете дальше в жизнь, вы идете к концу, к абсолютному детерминизму смерти». Поскольку у мужчин нет таких животных дней рождения, таких специфических маркеров физического плана, они не испытывают дискредитацию тела как проекта causa sui второй раз. Одного раза достаточно, и они хоронят проблему символическими силами культурного мировоззрения. Но женщине повезло меньше; она поставлена в положение, когда ей приходится психологически догнать физические факты жизни. Перефразируя афоризм Гёте, смерть не стучит тихонько, чтобы на нее можно было не обратить внимания (как мужчины игнорируют старение), а сносит дверь с петель и встает в проеме в полный рост[108].

Мы снова мы видим, что психоанализ должен быть расширен, чтобы охватить страх смерти, а не страх родительского наказания. «Кастрирующими» являются не родители, а сама природа. Вероятно, чувство вины пациента также выражает новую реальную самооценку, как простого фекального животного, грязного и действительно бесполезного. Но теперь мы также видим, как фрейдистский взгляд и социологический взгляд естественным образом сливаются воедино. Обычно культурный принцип causa sui маскирует повторное переживание кастрационной тревоги; но это является именно провалом социальной роли, своеобразным культурным проектом, усиливающим естественную животную беспомощность. Оба проекта, как телесный, так и культурный, взаимопроникают друг в друга, демонстрируя оглушительную несостоятельность. Неудивительно, что депрессия периода менопаузы является специфическим феноменом тех обществ, в которых стареющие женщины лишены какого-то постоянного полезного места, средства для реализации своего героизма, выходящего за пределы тела и смерти. Неудивительно также, что вместо вечности жизни, которую каждый имеет право принимать как должное под защитой безопасной схемы самосохранения, депрессивный человек вместо этого чувствует себя обреченным на вечную гибель. Мы должны признать, что в конце концов, акцент на социальной роли как на ключе к синдрому является верным, потому что это высший уровень проблематики, который поглощает телесность. Героизм превращает страх смерти в безопасность самосохранения настолько, что люди могут с радостью встретиться со смертью лицом к лицу, а в некоторых идеологиях даже искать ее.