Отрицание смерти

Эта неспособность довести понимание психодинамики до предела – препятствие, которое никто из утопистов не может преодолеть; оно окончательно сводит на нет их самые сильные аргументы. Я также вспоминаю чрезвычайно мощную работу Алана Харрингтона о страхе смерти как о основе человеческого поведения. Как и Браун, он связывает совершенно надуманный и обреченный на провал тезис с самыми проницательными и разрушительными идеями. Является ли страх смерти врагом? Тогда лекарство очевидно: уничтожить смерть. Это надуманно? Нет, отвечает он. Над этой проблемой работает наука; по общему признанию, мы не можем уничтожить смерть полностью, но мы можем в значительной степени продлить жизнь – кто знает, насколько в конечном итоге. Мы можем представить утопию, в которой люди будут жить так долго, что страх смерти исчезнет, а вместе с ним и бесовское влечение, которое так часто унизительно и разрушительно посещало человека на протяжении всей его истории и теперь обещает принести ему полное саморазрушение. Тогда люди смогут жить в «вечном сейчас» чистого удовольствия и мира, станут по-настоящему богоподобными существами, потенциал к чему у них есть уже сейчас²².

Опять же современные утописты продолжают повторять однобокие мечты Просвещения. У Кондорсе уже было идентичное видение в 1794 году:

…однажды должен наступить период, когда смерть будет не более чем эффектом чрезвычайного происшествия, или медленным и постепенным упадком жизненных сил: и что продолжительность интервала между рождением человека и его распадом не будут иметь никаких устанавливаемых ограничений²³.

Но Хорон предлагает предостережение об этом видении, которое идет в проникает в суть и уничтожает его: то, что «отсрочка смерти не является решением проблемы страха смерти… означает, что страх преждевременной смерти по-прежнему остается»²⁴. Самый маленький вирус или самый глупый несчастный случай лишил бы человека не 90 лет, а 900 – и это было бы в 10 раз абсурднее. Неспособность Кондорсе понять психодинамику была простительна, чего нельзя сказать о современных трудах Харрингтона. Если что-то в 10 раз абсурднее, то это в 10 раз опаснее.

Другими словами, смерть, как источник опасности, будет «гиперфетишизирована», и люди в утопии долголетия будут еще менее экспансивными и мирными, чем сегодня!

Я вижу, что эта утопия в некотором роде напоминает убеждения многих первобытных обществ. Они отрицали, что смерть была полным концом опыта и вместо этого верили, что она была окончательным ритуалом продвижения к более высокой форме жизни. Это также означало, что невидимые духи мертвых имели власть над живыми, и если кто-то умер преждевременно, то это считалось результатом действия злых духов или нарушения табу. Преждевременная смерть не являлась безличным несчастным случаем. Это рассуждение означало, что первобытный человек придавал первостепенное значение способам избежать злой воли и плохих поступков, поэтому он, по-видимому, ограничивал свою деятельность зачастую компульсивными и фобическими способами²⁵. Традиция повлияла на людей повсюду. Человек-утопист может жить в том же «вечном сейчас», что и первобытные люди, но, несомненно, с той же реальной компульсивностью и фобиями. Если не говорить о реальном бессмертии, то речь идет лишь об усилении защитных свойств характера и суеверий человека. Любопытно, что сам Харрингтон, кажется, чувствует это, когда размышляет о том, каким богам будут служить утописты:

…дети вечности могут поклоняться разновидностям Удачи или Тому, Чем Нельзя Управлять… Удача… – это единственное, что может убить их, и по этой причине они могут опуститься перед ней на колени… [Они] могут проводить церемонии до возникновения будущего эквивалента гигантского игрового автомата или колеса рулетки²⁶.