Отрицание смерти

Почему блестящие мыслители становятся такими слабохарактерными, так небрежно разваливают свою собственную тщательно выстроенную аргументацию? Вероятно, потому что они видят свою задачу серьезной и поистине гигантской: критика всего жизненного пути. А они видят себя в столь же гигантской пророческой роли: раз и навсегда указать путь спасения в самых бескомпромиссных выражениях. Вот почему их популярность так велика: они пророки и упростители. Подобно Брауну, Маркузе хочет найти точный индикатор отчуждения, точку опоры в природе, и находит ее в идеологии и страхе смерти. Будучи настоящим революционером, он хочет изменить ситуацию еще при жизни, хочет увидеть рождение нового мира. Он так предан своему делу, что не может позволить себе остановиться на полпути и логически проследить последствия собственных оговорок о «неподавлении», своих собственных признаний существования неизбежной смерти. Очевидно, что страх смерти глубже идеологии. Признание этого сделало бы весь его тезис неоднозначным – а какой революционер такого захочет? Ему пришлось выдвинуть программу, которая не является полностью революционной, допускающей подавление, и ставящей под вопрос то, кем люди могут стать. Программа позволила видеть, как неизбежно люди работают против своих собственных интересов, как они должны отгородиться от жизни и удовольствия, следовать иррациональным системам героев. В человеческих делах есть демонизм, который даже величайшая и самая радикальная революция не может отменить. Признай Маркузе все это, он стал бы аномалией – «трагическим революционером» – и это бы развенчало его роль прямолинейного пророка. Кто может требовать от него этого?

Нет смысла подробно останавливаться на заблуждениях революционеров, пропагандирующих «неподавление»; можно продолжать и продолжать, но все равно возвращаться к одному и тому же: невозможно жить без подавления. Никто не доказывал эту невозможность более авторитетно и изящно, чем Филип Рифф своих последних работах, и как мне кажется, это должно положить конец всем спорам¹⁸. Он переворачивает все с ног на голову: подавление – это не фальсификация мира, это «истина» – единственная истина, которую человек может знать, потому что он не может совершенствовать все. Рифф возвращает нас к базовому фрейдизму, к стоическому принятию жизненных границ, бремени жизни и нас самих. В особенно красивой фразе он выражает это так:

Самые тяжелые испытания являются внутренними, и люди поступают так, чтобы, будучи поддержанные своим скелетом, они смогли нести бремя своей плоти. Под знаком этого внутреннего испытания достигается определенное внутреннее расстояние между инфантильным желанием быть и иметь все¹⁹.

Точка зрения Риффа является классической: для того, чтобы обладать настоящим человеческим бытием, должны существовать пределы, и их устанавливает то, что мы называем культурой или суперэго. Культура – это компромисс с жизнью, который делает ее возможной. Он цитирует дерзкое революционное высказывание Маркса: «Я – ничто и должен быть всем». Для Риффа это чистое инфантильное бессознательное. Или, как я бы предпочел сказать вслед за Ранком, невротическое сознание – «все или ничего» человека, который не может «парциализировать» свой мир – разделить его на части. Он взрывается в безграничной мании величия, выходящей за все пределы, или погружается в червоточину как истинный бесполезный грешник. Не существует безопасного баланса эго, чтобы ограничить потребление реальности или создать выход собственными силами.

Если в жизни есть трагическое ограничение, также есть и возможность. То, что мы называем зрелостью, есть способность видеть эти две составляющих в каком-то балансе и творчески в этот баланс себя встраивать. Рифф говорит: «Характер – это жесткое формирование возможности»²⁰. Все это сводится, опять же, к тому, что пророки «неподавления» просто не поняли человеческую природу; они представляют утопию с полной свободой от внутренних ограничений и внешнего авторитета. Эта идея идет вразрез с фундаментальным динамизмом несвободы, который мы обнаружили в каждом индивидууме: универсальность переноса. Вряд ли Рифф игнорировал этот факт, понимая, что люди нуждаются в переносе, потому что им нравится видеть свою мораль воплощенной. Нужна какая-то точка опоры в бесконечном потоке природы:

Абстракции никогда не подойдут. Термины Бога должны быть приведены в качестве примера… Люди жаждут, чтобы их принципы воплотились в действующих персонажах, реальных избирательных посредниках между ними и политеизмом опыта²¹.