Отрицание смерти

Любопытно, что эта важнейшая онтология организменного самочувствия, которая была центральной темой для таких мыслителей как Томас Дэвидсон[95] и Анри Бергсон[96], едва вызвала отклик в современной науке, пока не появилась новая «гуманистическая психология». Уже один этот факт, как мне кажется, объясняет невероятное бесплодие гуманитарных наук в наше время и, в особенности, их готовность манипулировать человеком и отрицать его. Я думаю, что истинное величие вклада Фрейда в науку проявляется, когда мы видим, как оно напрямую связано с этой традицией онтологического мышления. Фрейд показал, как конкретные правила добра или совести были вложены в ребенка в обществе, и то, как ребенок учится правилам хорошего самочувствия. Показав искусственность этих социальных правил, Фрейд сформулировал мечту о свободе эпохи Просвещения: распространить искусственные моральные ограничения на постоянно расширяющееся самоощущение жизненной силы.

Но признание таких социальных ограничений все еще оставляет необъяснимым внутреннее стремление человека чувствовать себя хорошим и правильным – именно то, что восхищало Канта, кажется, существует независимо от каких-либо правил. Насколько мы можем судить – как я уже писал – «всем организмам нравится быть довольными собой». Они стараются максимально усилить это чувство. Как давно отметили философы, сердце природы пульсирует в своем радостном саморазвитии. Конечно, когда мы переходим на уровень человека, этот процесс приобретает наибольший интерес. Здесь он происходит наиболее интенсивно и наиболее неопределенно – он может пульсировать и расширяться как организмически, так и символически. Это расширение принимает форму всесильного стремления человека к ощущению полной «правоты» в отношении себя и своего мира. Этот, возможно, неуклюжий способ выражения мыслей, мне кажется, подводит итог тому, что человек действительно пытается сделать, и почему совесть – его судьба. Человек – единственный организм в природе, которому суждено разгадать, что на самом деле означает чувствовать себя «правильным».

Но помимо этого особого бремени природа устроила таким образом, что человек не может чувствовать себя «правильным» каким-либо прямым способом. Здесь мы должны ввести парадокс, который, кажется, имеет прямое отношение к истине организменной жизни и который особенно обострен в человеке. Парадокс принимает форму двух мотивов или побуждений, которые, похоже, являются частью сознания существа и которые указывают в двух противоположных направлениях. С одной стороны, существом руководит сильное желание отождествления с космическим процессом, слияния с остальной природой. С другой стороны, он хочет быть уникальным, выделяться чем-то особенным. Первый мотив – слиться и потерять себя в чем-то большем – исходит из страха одиночества человека, страха, что его оставят наедине с его собственной слабостью; он чувствует себя ужасно маленьким и бессильным перед лицом трансцендентной природы. Если он уступает своему естественному ощущению космической зависимости, желанию быть частью чего-то большего, то взамен получает покой и целостность. У него возникает ощущение саморазвития, что он возвышает свое бытие, достигая чувства настоящей трансцендентной ценности. Это христианский мотив Агапэ[97] – естественное слияние сотворенной жизни в «Творении в любви», которое на самом деле ее превосходит. Как сказал Ранк, человек жаждет «чувства родства со всеми». Он хочет «освободиться от своей изоляции» и стать «частью большего и высшего целого». Человек естественным образом стремится обрести самость за пределами собственного «я», чтобы узнать, кем он является, и почувствовать, что принадлежит всей вселенной. Задолго до того, как Камю написал слова, использованные в качестве эпиграфа к этой главе, Ранк сказал: «Ведь только живя в тесном союзе с божественным идеалом, который был воздвигнут вне собственного эго, человек вообще способен жить».