Отрицание смерти

Мы сказали, что дело в том, что даже при высочайшем личностном развитии и освобождении человек сталкивается с настоящим отчаянием человеческого состояния. Действительно, благодаря такому развитию его глаза открываются на реальность вещей; нет возврата к комфорту безопасной и защищённой жизни. Человек застрял с проблемой самого себя во всей её полноте, и всё же он не может полагаться на себя, чтобы разобраться в ней. Для такого человека, как сказал Камю, «тяжесть дней ужасна». Чего стоит, как мы задавались вопросом в четвёртой главе, использование хорошо звучащих фраз, как, например, «познание Бытия», «полностью центрированный человек», «полный гуманизм», «радость пиковых переживаний» или каких-то ещё, если мы не серьёзно относимся к бремени и страхам, которые эти идеи также несут? Эти вопросы, наконец, позволили увидеть, что можно поставить под сомнение полезность всей затеи с терапией вообще. Какую радость и утешение она может принести полностью пробудившимся людям? Как только вы примете поистине безвыходное положение, в котором находится человек, вы поймёте, что не только невроз – это нормально, но даже шизофрения – всего лишь ещё одна небольшая кочка, об которую приходится споткнуться на жизненном пути. Если подавление делает несостоятельное существование пригодным для жизни, то для некоторых людей самопознание может полностью его разрушить. Ранк очень внимательно относился к этой проблеме и подробно её обсуждал. Я хотел бы процитировать его здесь в необычайно зрелом и трезвом психоаналитическом размышлении, которое суммирует лучшее из собственной стоической картины мира Фрейда:

Женщина приходит на консультацию; что с ней? У неё какие-то кишечные симптомы, болезненные приступы некоего кишечного расстройства. Она болела восемь лет и испробовала все виды лечения. . . . Она пришла к выводу, что это должно быть какое-то эмоциональное расстройство. Она не замужем, ей тридцать пять лет. Мне она кажется (и сама признаёт это) довольно хорошо устроившейся. Она живёт с замужней сестрой; они хорошо ладят. Наслаждается жизнью, летом уезжает в деревню. У неё болезнь желудка в лёгкой форме. Почему бы не оставить всё как есть, - говорю я ей, — ведь, если мы сможем устранить те приступы, которые случаются раз в две недели или около того, неизвестно, какая проблема обнаружится за этим. Возможно, этот защитный механизм – её способ приспособиться, возможно, это цена, которую она должна заплатить. Она никогда не была замужем, никогда не любила и поэтому так и не выполнила свою роль. У человека не может быть всего, возможно, она должна заплатить своё. В конце концов, какая разница, если у неё иногда случаются приступы несварения желудка? Иногда они случаются и у меня, вероятно, у вас тоже, и не по физическим причинам, как вы, возможно, знаете. А у кого-то бывают головные боли. Другими словами, вопрос не столько в том, можем ли мы вылечить пациента, способны мы или нет, а в том, должны мы это делать или нет.

Никакая организменная жизнь не может быть самораспространяющейся во всех направлениях; каждый должен сжаться в каких-то областях, заплатить суровое наказание за свои естественные страхи и ограничения. Вместе с Адлером можно сказать, что психическое заболевание вызвано «проблемами в жизни», но мы должны помнить, что жизнь – сама по себе нерешаемая проблема.