Отрицание смерти

“Мы просто недостаточно сильны, чтобы выносить больше! Это слишком взбалтывает и утомляет. Так часто люди в… экстатических моментах говорят: «Это уже слишком» или «Я не могу этого вынести», или «Я могу умереть»… Исступленное счастье нельзя переносить длительное время. Наши организмы слишком слабы для больших доз величия…

Таким образом, Синдром Ионы, с этой точки зрения, является «частично оправданным страхом быть разорванным на части, разбитым и уничтоженным, потерять контроль, даже быть убитым этим опытом». И результатом этого синдрома является то, что можно ожидать от слабого организма — полное сокращение интенсивности жизни.

Для некоторых людей это уклонение от собственного роста, установление низких уровней стремления, страх делать то, что можно было бы сделать, добровольное самоуничижение, псевдо-глупость, ложное смирение — это фактически защита от грандиозности…

Все сводится к простому отсутствию силы для того, чтобы выдержать превосходство, открыть себя всей полноте опыта. Эта идея была высоко оценена Уильямом Джеймсом и совсем недавно была развита в феноменологических терминах в классической работе Рудольфа Отто. Отто говорил об ужасе перед миром, о подавляющем чувстве благоговения, удивления и страха перед лицом творения — чудом этого является mysterium tremendum et fascinosum /внушающая благоговейный ужас и непреодолимая тайна/ каждой конкретной вещи, тайной того факта, что вещи существуют в принципе.

Что Отто сделал, так это описал естественное чувство неполноценности человека перед лицом огромной трансцендентности творения; его настоящее чувство сотворенности перед сокрушительным и противоречивым чудом фатальности Бытия. Теперь мы понимаем, как феноменология религиозного опыта связана с психологией — прямо в точке проблемы храбрости.

Можно сказать, что ребенок — это «натуральный» трус: у него не может быть сил противостоять террору творения.

Мир, как он есть, созданный из пустоты, вещи, какие они есть или какими они быть не могут. Осознание всех этих вещей слишком сложно для нас, чтобы мы могли вынести это. Или, лучше сказать: они были бы слишком велики для нас, чтобы справиться, без падения в обморок, дрожания, словно осиный лист, пребывания в трансе в ответ на движение, цвета и запахи мира.

Я говорю «были бы», поскольку большинство из нас, к тому времени, когда мы покидаем период детства, подавляет собственное видение первичного чуда творения. Мы закрываем его, изменяем, и благодаря этому больше не воспринимаем мир, как необработанный опыт.

Иногда мы можем вернуть этот мир, вспоминая яркие впечатления детства, какими захватывающими они были: как выглядел любимый дедушка или первая любовь в подростковом возрасте.

Мы изменяем эти сильные эмоциональные впечатления именно потому, что нам нужно двигаться в мире с некоторой невозмутимостью, какой-то силой и прямотой; мы не можем продолжать зиять своим сердцем в наших устах, жадно всасывая глазами все великое и могучее, что поражает нас.

Великое благо подавления заключается в том, что оно позволяет жить решительно в чудесном и непостижимом мире. Мире, столь полном красоты, величия и ужаса. Таком, что, если бы животные восприняли его в полной мере, они бы просто оказались парализованы и не смогли действовать.

Но природа защитила низших животных, наделив их инстинктами. Инстинкт — это запрограммированное восприятие, которое приводит в действие запрограммированную реакцию. Все очень просто. Животные недвижимы тем, на что они не могут отреагировать. Они живут в крошечном мире, кусочке реальности, одной нейрохимической программой, которая не позволяет им видеть дальше своего носа.

Но посмотрите на человека, на невозможное существо! Здесь природа, похоже, бросила осторожность за борт вместе с запрограммированными инстинктами. Она создала животное, не предохраненное от полного восприятия внешнего мира, животное, полностью открытое для нового опыта. Даже не столько за пределами своего носа, сколько в среде обитания, в окружающем мире. Человек может относить себя не только к животным своего собственного вида, но и в некотором роде ко всем другим видам. Он может размышлять не только о том, что может переварить, но и вообще обо всем, что существует. Он живет не только одним моментом, но и расширяет свою сущность до вчерашнего дня, свое любопытство до столетий назад, свои страхи до пяти миллиардов лет, когда солнце остынет, и в конце концов свои надежды вплоть до самой вечности. Он живет не только на крошечной территории, и даже не на целой планете, но в галактике, во вселенной и в измерениях за пределами видимых вселенных.