Отрицание смерти

Давайте немного отвлечемся для того, чтобы показать, что этот взгляд на личность не пускается в обращение нездоровыми экзистенциалистами, но, наоборот, представляет собой теперь согласованное слияние фрейдистской и пост-фрейдистской психологии. Едва уловимые, но очень глубокие изменения перешли к нашему пониманию раннего развития ребенка. Это изменение можно кратко обобщить в переменах от фрейдистской и пост-фрейдистской психологии, а теперь снова обратно к здравомыслящему фрейдизму. Фрейд видел ребенка как антагониста своего мира, как кого-то с внутренними импульсами к агрессии и сексуальности, с помощью которых он хотел бы влиять на этот мир. Но поскольку он не мог выработать их в детстве, ему пришлось пережить разочарование и развить заменяющие удовлетворения. Препятствование этим импульсам в детстве привело к осадку горечи и анти-социальности, к тому, что мир всегда был бы населен таким типом животного, которое возмущено тем, что он сделал с ним, чем он его лишил. Он был бы запущенным животным, в глубине души, тем, кто чувствует себя обманутым, тем, кто укрывает задыхающиеся чувства и желания. На поверхности он может быть достаточно приятным, ответственным, творческим; но под этой маской всегда остается осадок низкопробности, который в любом случае угрожает разразиться каким-то образом на других или на себе.

Теория врожденных инстинктов Фрейда была очень рано подорвана в социо- и психо- логических кругах и намного позднее в самом психоанализе, в моду вошел новый взгляд на ребенка. Этот взгляд имел тенденцию рассматривать ребенка как существо нейтральное, свободное от инстинктов, в основном податливое; помимо некоторых неизвестных факторов наследственных конституции и темперамента, как существо, полностью сформированное его окружением. С этой точки зрения, родители считались ответственными за “подавления” ребенка. За те защитные способности личности, которые он развивал, и за то каким человеком он должен вырасти, так как именно они формировали его среду и его самость в ней. Даже более того, поскольку родители выступали против естественной энергичной и свободной экспансии ребенка и требовали его подчиниться их миру, их можно было бы расценить в каком-то фундаментальном смысле виновными в любых искажениях, присущих характеру их отпрыска. Если у ребенка не было инстинктов, у него, по крайней мере, было много свободной энергии и естественная невинность тела. Он стремился к непрерывной деятельности и отклонению, хотел передвигаться по своему миру во всей его полноте, максимально подчинить его своей пользе и наслаждению. Он стремился проявлять себя спонтанно, почувствовать наибольшее удовлетворение в своих телесных процессах, извлечь наибольший комфорт, трепет и удовольствие от других. Но поскольку такого рода безграничное расширение невозможно в “реальном” мире, ребенка нужно подавить для его же блага; и родители были усмирителями его деятельности. Какое бы отношение ни было у ребенка к ему самому, его тело и его мир рассматривались как привитые опытом с его воспитателями и непосредственной окружающей средой.

Это был пост-фрейдистский взгляд на развитие личности, реакция против инстинктивизма Фрейда. На самом деле это пред-Фрейдизм, датируемый с эпохи Просвещения и Руссо и Маркса. В последние годы наиболее язвительная и тщательно продуманная критика этой точки зрения была дана Норманом О. Брауном.15 Эпитеты, которые он использовал против Фромма и нео-фрейдистов, были несомненно горькой правдой для книги, которая звала нас всех обратно к Эросу. Но основной пункт критики Брауна был крайне важным, он был упущен из виду многими за последние десятилетия: эта ситуация с ребенком была невозможной и тот факт, что он должен был приспособить свою собственную защиту против мира, должен был найти способ выживать в нем. Как мы увидели в третьей главе, собственные экзистенциальные дилеммы ребенка поставили перед ним задачу совершенно независимо от его родителей: его «позиции» пришли к нему из его нужды к адаптации ко всей отчаянности человеческого состояния, а совсем не из простого приспособления к капризам родителей.

Знаток этих идей имеет право задаться вопросом, какого рода книгу Браун выработал бы из своей гениальности, если бы он усвоил Адлера и Ранка с той же тщательностью, с которой он изучал Фрейда. В конце концов, именно Адлер и Ранк поняли отчаянное положение ребенка, не попадая ни во фрейдистскую ловушку внутренних инстинктов, ни в легкий энвайронментализм (теория о решающей роли окружающей среды в формировании личности). Как раз и навсегда сказал Ранк, на все будущее психоаналитиков и ученых о науке человека:

Каждое человеческое существо равно несвободно. Мы сами создаем тюрьму из своей свободы.16