Отрицание смерти

Давайте отвлечемся от нашей длительной дискуссии о функциях личности, сопоставив два больших произведения поэтического письма и прозрения, разделенные почти что тремя столетиями. Во-первых, это Томас Траэрн. Он дает нам прекрасное описание мира, каким этот мир кажется восприятию ребенка, прежде чем ребенок смог выработать свои автоматические реакции. Траэрн описывает первозданное восприятие ребенка:

По началу, все казалось новым и странным, невыразимо редким, восхитительным и красивым... Кукуруза казалась жемчужным и бессмертным зерном, которое никогда не должно было быть не пожато, не посеяно. Я думал, что оно восходит от вечности к вечности. Пыль и камни на улице были такими же драгоценностями, как и золото; поначалу даже ворота означали сам конец света. Зеленые деревья, которые я увидел впервые через одни из ворот, привели меня в состояние ужаса и восторга, их сладость и необычная красота заставили мое сердце уйти в пятки, почти что безумно, с экстазом. Они были такими странными и замечательными объектами. Люди! О, какими освящёнными веками и почтенными существами казались взрослые! Бессмертными Херувимами! И молодые люди, блистающими и искрящимися Ангелами, и горничные, странные серафические субъекты жизни и красоты! Мальчики и девочки, кувыркающиеся на улице и играющие, были самыми настоящими живыми самоцветами. Я не знал того факта, что они были кем-то рождены или должны умереть... Город, казалось, был самим Эдемом...

Мы могли бы назвать это раем эпохи пред- подавления. Но затем, Траэрн продолжает описывать свое падение из Эдема; развитие культурных представлений и отрицание первозданной природы реальности; и, как современный психоаналитик в ранние дни, скажем, «Честнат Лоджа», он обвиняет родителей в этом падении, ставит весь феномен против них:

За одной мыслью неизбежно следует другая, и это имеет наибольшее значение. Моя душа была склонна и расположена только к великим вещам; но душа к душе относится так же, как и яблоко к яблоку, если гниет одно, подгнивает и другое. Когда я начал говорить и ходить, я начал впитывать мысли других людей. И я начал смотреть на мир их глазами… Поэтому я рос среди своих приятелей, чтобы выиграть барабан, прекрасное пальто, пенни, позолоченную книгу и т.п... Что касается Небес и Солнца и Звезд, они исчезли и были для меня не более, чем голыми стенами. Таким образом, странное богатство изобретательности человека полностью преодолело богатство Природы, которое постигалось более тяжко и второстепенно.18

Чего не хватает в этом отменном изображении падения ребенка от естественного восприятия в искусственность культурного мира? Ничего иного, как того, что мы назвали великим пост- фрейдистским слиянием в вопросах человеческой индивидуальности: соучастие Траэрна в этом процессе, его потребность к падению от благодати, с целью того, чтобы вырасти, идти по жизни без беспокойства, защитить себя от Солнца, Звезд и Небес. Траэрн не записывает другие свои девственные реакции, скажем, на пронзительные крики своих «приятелей», когда они резали свои руки или разбивали носы и рты и впечатляли его всплесками странной теплой жидкости красного цвета, которая взывала ужас в его нутре. Он говорит, что не знал, что они должны умереть, что все казалось бессмертным, - но ввели ли именно его родители понятие смерти в его мир? Это была глубокая гнилая ложь, которая втиралась в его душу, и она втиралась не родителями, а из мира, из «богатств природы». В некотором непростом виде смерть превратилась в символ в его восприятии и охладила его душу, и чтобы изгнать истинную правду жизни. Траэрн вынужден был придать новую форму своему раю, даже лгать себе в своих воспоминаниях, подобно каждому из нас. Правда, земля была местом мистической красоты, какой он ее нарисовал, и как позднее Карлайл согласился, назвав ее «мистическим храмом»; но в то же время это был «зал обречения», который Траэрн решил отрицать в своих воспоминаниях детства.

Тотальность человеческого состояния - вещь, которую человеку так трудно вернуть себе. Человек хочет, чтобы его мир был безопасен для наслаждения, хочет винить других за свою судьбу. Сравните с Траэрном осознание современным поэтом полной всесторонности человеческого состояния. Марсия Ли Андерсон повествует нам с проницательным блеском, как мы должны жить в нашем зале обреченности, что нам нужно сделать, чтобы защитить себя:

Мы множим болезни для своего наслаждения,

Сочиняем ужасную потребность, позорное сомнение,

Благоденствуем по привилегии, живем за счет ночи,

Создаем духовный бедлам - и нам из него не выйти.

Зачем нам это? Лишенные тонких сложностей,

Кто бы смог смотреть на солнце без страха?

Это наше убежище от раздумий,

Наше единственное пристанище от прямоты и ясности.

Кто бы решил выползти из-под неясности

Встать в полный рост на солнечном ветру?

Ни один перекошенный ужас настолько не уверен

Как самый зияющий ужас отчаяния

Знать, насколько проста наша глубочайшая нужда,

Как остра и насколько бесконечно прожорлива.19