Извилистые формулировки Фрейда об инстинкте смерти теперь можно с уверенностью отнести на свалку истории. Они представляют интерес только в качестве изобретательных попыток преданного пророка, направленных на то, чтобы поддерживать интеллектуальную целостность его основной догмы. Но второй вывод, который мы можем сделать из трудов Фрейда по этой проблеме, гораздо важнее. Несмотря на все его склонности к идее о смерти, безнадёжной ситуации ребёнка, реальному ужасу внешнего мира и всему подобному, Фрейду не нужно было уделять им центральное место в своих мыслях. Ему не нужно было переосмысливать свой взгляд от человека, ищущего сексуального удовольствия, до панического, избегающего смерти животного. Всё, что ему нужно было сделать, это сказать, что человек бессознательно несёт в себе смерть как часть своей биологии. Вымысел о смерти как об «инстинкте» позволил Фрейду сдерживать её террор вне его формулировок, в качестве основной человеческой проблемы совладания с эго. Ему не нужно было говорить, что смерть была
... даже когда он, наконец, наткнулся на неизбежную проблему смерти, он стремился придать ей новое значение, также в гармонии с желанием, поскольку он говорил об инстинкте смерти, а не о страхе смерти. От самого страха он тем временем избавился в другом месте, где он не был таким угрожающим... [Он] превратил основной страх в особый сексуальный страх (страх кастрации) ... [и затем стремился] излечить
Это до сих пор является превосходной критикой психоанализа. Как сетовал Ранк,
Если бы кто-то придерживался этого феномена, было бы невозможно понять, как обсуждение импульса к смерти может пренебрегать универсальным и фундаментальным страхом смерти до такой степени, как это имеет место быть в психоаналитической литературе [17].
В психоаналитической литературе почти ничего не говорилось о страхе смерти вплоть до конца 1930-х годов и Второй мировой войны. Ранк обнаружил, что причина была в том: как психоаналитическая терапия может
По части нашей дискуссии, наиболее важно то, раскрыла ли фикция инстинкта смерти что-либо в личном отношении Фрейда к реальности. Ранк намекает на то, что раскрыла, упоминая "угрожающую" природу страха смерти - угрожающую, надо полагать, не только системной теории Фрейда. Другой автор также говорит, что весьма вероятно, что идея смерти как естественной цели жизни, принесла Фрейду некоторое успокоение [19]. Итак, мы вернулись к собственной личности Фрейда и к некоему наставлению, которое мы можем из неё извлечь, особенно в отношении самой фундаментальной и ужасающей проблемы человеческой жизни.
К счастью, во многом благодаря бескорыстному биографическому труду Эрнеста Джонса, у нас есть хорошо задокументированная картина о Фрейде как человеке. Мы знаем о его пожизненных мигренях, его заболеваниях пазух и простаты, его длительных запорах, его навязчивом курении сигар. У нас есть картина того, насколько подозрительно он относился к окружающим его людям, как он хотел верности и признания своего старшинства и приоритета как мыслителя; каким неблагодарным он был по отношению к диссидентам, вроде Адлера, Юнга и Ранка. Его знаменитый комментарий по поводу смерти Адлера абсолютно циничен:
Для еврейского мальчика из пригорода Вены смерть в Абердине сама по себе является неслыханной карьерой и доказательством того, как далеко он продвинулся. Мир действительно щедро вознаградил его за заслуги в опровержении психоанализа*26
.