Отщепенка (СИ)

Замираю у угла очередной кафешки, кажется, в стародавние времена здесь читали стихи и нюхали кокаин. Прислонившись к каменной кладке, я безотрывно смотрю, как дико рябят люди. Алеют потные лица, мелькают надорванные куртки, тянет дымом и химической краской. Их тысячи, рвущихся вперёд, зажатых натиском толпы, растерянно семенящих с краю этого буйства. Ошеломлённая, я почти не дёргаюсь, когда метрах десяти от моих ног выбитым зубом приземляется гвардейский щит. Толпень, по-видимому, ломит левый фланг, где пестрят камуфляжем «цепные псы», один из них едва уловимо требует в мегафон «подумать о последствиях», что тут же поглощает клокочущий рёв сотен глоток. Конвульсивно бьются о железные заграждения, забрасывают гвардейцев приснопамятными светодиодными лампочками; у кого-то в руке вообще вижу покорёженную керосинку — неужто ограбил музейный склад? Рыжей вспышкой пролетает файер, отделяя от толпы старуху с красной ленточкой на лацкане пальто и подпаленной седой халой — проносится мимо меня, булькающе причитая про «иродов» и «загубили».

Щурюсь до морщин и замечаю у фонаря посреди проспекта кусок истоптанного чёрного знамени с узнаваемым куском кости и «рть». Как оригинально, чёрт возьми! На фонарь, тем временем, влезает молодец в серой жилетке и штанах без одной штанины, и я узнаю одного из ярых представителей Городского кружка. На фотках из Ирвисовых альбомов он выглядел почти также чинно, как и Вик, даже в пылу попоек. Но сейчас нос его расквашен, две кровавые полосы стрелками расходятся по квадратному лицу.

— Эй, — в клокотании я едва слышу, как орёт над ухом Джеймс. — Здесь ничего хорошего не предвидится, пошли!

— Да-да, сейчас…

Безумица во мне порывается кинуться в дикий омут протестующих, однако нахожу в себе силы хоть медленно, хоть пятясь назад, а отойти от проспекта. Нет, пока не время. Я нужна в Столице. А этим ребятам могу только пожелать удачи, прекрасно зная, какая она хлипкая. На соплях удача.

Руки ещё дрожат, когда цепляюсь за локоть Джеймса.

— До поезда больше часа, — пытаюсь перекричать толпу. — Видишь, я просто посмотрела…

И вдруг проспект озаряется пронзительным белым светом, в момент окутавшем бунтарей. Отражаясь от зеркальных витрин, слепящие лучи беспорядочно рикошетят, в том числе, и в нашу сторону. Я успеваю увидеть, как окровавленный Городской анархист падает со столба, а дальше на одном инстинкте, прикрыв слезящиеся глаза ладонью и схватив Джеймса, даю дёру, в ту же минуту за нами вплетается гомон десятков, если не сотен ног. Едва не сношу сувенирную палатку, что, впрочем, успешно делает наш обезумевший шлейф. Взгляд обсасывает дёгтевая клякса, взрывающаяся радужным драже при моём падении с бордюра.

«Ослепла,» — думаю, сидя на асфальте.

«Бежать надо, кретинка,» — передумываю, чувствуя, как Джеймс поднимает меня, а плитка трясётся под несущейся на нас толпенью.

Проморгаться мне, а Джеймсу проматериться и протереть чудом уцелевшие очки удаётся лишь в глухом дворе, там из столовской кухни тянет тушёной капустой.

— …Это пиздец полный! Люди друг в дружку врезались, падали, а по ним, как по паркету…

Очищая джинсы от пыли и слушая нервно курящего Джеймса, я постепенно начинаю понимать, что же это было. Световое оружие. Горич как-то судачил о неких ослепляющих прожекторах, но слушала я вполуха. Ага, вот что значит бескровный разгон толпы… Припёрли несколько таких прожекторов и — свирк! — по людям. Что же испытали те, кто стоял в самой гуще, если у меня до сих пор перед глазами ореол тёмного пятнища плавает?

— После такого кино всё меньше верится, что вы отправите на плаху своего Карла Второго… — расплющив окурок ботинком, подытоживает Джеймс. — Дерьмо, ух, дерьмище! Успел я отвыкнуть от такого… Ладно, не вечность же нам прятаться, снаружи, вроде, поутихли. Д-дерьмо…

***

Второй раз за день мне везёт, когда узнаю, что, в связи с Городскими столкновениями, в Столице вернули комендантский час. Когда я схожу с поезда, то сразу рвусь в метро — ровно пятьдесят минут у меня в запасе, чтобы добраться до назначенной Ирвисом явки и не попасться в «брюнетку». Предупредив Вика о своём раннем визите, получаю в ответ лаконичное «ага». «А-га» лихо подстёгивает нетерпение.

Всю поездку я, сжавшись у стеночки, листала в планшетке труды Бакунина и жевала конуситы, что купил мне в дорогу Джеймс, и, прогоняя в голове его последнее «не очень-то круто быть растоптанной», вместо черники с новым слоем начинала чувствовать кровь.

Как же паршиво без доступа к нашей страничке! Конечно, ещё по пути к вокзалу распростёртые на асфальте тела с размозженными головами и продавленными грудными клетками, куча неотложек, вездесущие физиономии, отображающие квадратный, а то и кубический шок достаточно красноречиво разъясняли, что положеньице херовое, а завтрашняя акция под угрозой срыва. Гоняю эти мысли с упорством, даже начав считать эскалаторные ступеньки.