Отщепенка (СИ)

Явочная квартира оказывается мансардой, от лифта к ней ведёт узенькая лестница. Что интересно, никаких камер я не замечаю, хотя у подъезда глазастая штукенция явно запалила, как я вводила присланный мне код. Здесь затхло и темно, а потому звоню на ощупь.

Не открывают мне довольно долго, не ошиблась ли адресом, думаю. Когда же дверь наконец утягивается вовнутрь, вываливается совершенно бухое тело в покоцанном свитере.

— О, девочка! — говорит косматое существо неопределённых лет и сгребает меня в охапку.

Приходит два вывода: 1) у проспекта я среагировала быстрее и 2) если он сейчас навалится всей своей тушей, мне труба. Несколько секунд я в панике дышу спиртом и ссаниной, а затем резко бью существо пяткой в колено. Ноги у него подгибаются, хватка ослабевает, даром, что упитый совсем, и я вырываюсь. В омерзении выдаю ему поджопник и бросаюсь в глубь квартиры.

— Ирвис! — воплю отчаянно, и Вик своевременно выруливает из комнаты, в одних трусах причём.

Молча доходит до двери, смотрит на кряхтящее тело, стенью шатающееся у перил, снимает с вешалки сливовый ботинок. Приблизившись к субъекту, начавшему объясняться на своём хмельном, зажимает тому нос, а в широко распахнутый рот вставляет носок ботинка. Хлоп — и от косяка отлетает щепка.

— Марта, блять, — Вик улыбается, всё ещё не глядя на меня. — Кто говорил, что его сразу выпирать надо?

Из той же комнаты появляется Марта в неглиже, две мягкие складки на животе перехвачены неглижным пояском, грудь рвётся через шёлк. Точно, Свобода Делакруазная.

— Всё-таки обожрался, да? — вздыхает, пальцами расчёсывая волосы. — А я думала сидит себе, рисует… О, привет!

Марта задорно машет мне, кажись, они с Ирвисом тоже пьяненькие, но умеренно. На столике в зале среди заляпанных тюбиков краски, золотистых жестянок и высушенных колосьев валяются две выкушанные бутылки из-под портвейна.

— Ага, привет, — отзываюсь я, осматриваясь.

Странная, очень странная квартирка, похоже, мастерская этого ханурика. Если так, то горазд он не только руки распускать, но и пространственные искусства создавать. Под потолком мансарды плывёт здоровенный бумажный макет кита в окружении стайки простеньких самолётиков. Девятнадцать белых и один чёрный. По всей мансарде расставлены хитро склеенные медведи, зайцы, семейка аистов и барсук. Последний макет, востроносая лиса, словно проходит сквозь колонну — с одной стороны приставлены ноги, с другой — голова. Над колонной дверь, к которой подставлена стремянка. И много, много шкафов — шифоньеров, несгораемых, а в них долото, молотки, банки с гвоздями и дохлыми полевыми цветами, уйма пузырьков не то с красками, не то с лекарствами. Нет, скорее поверю, что это местечко облюбовал Вик, но никак уж не бухое тело. Разве что углы некоторых стен красноречиво выпачканы далеко не гуашью.

— Мои извинения, мы немного забылись, — всё же заговаривает со мной. — А ты молодец, что до коменда успела.

Вик притаскивает из комнаты брюки, с балансировкой и прыжками напяливает их, приговаривая:

— Это мой друг давнишний был, из бумаги, как видишь, клеил раньше разных тварей, а в последнее время совсем плох стал. Пускай проветрится теперь, сволочь.

— Гибнет талант, — с плохо скрываемой злостью, усмехаюсь я.

Ухитряюсь поймать взгляд шальных серо-голубых глаз — скучала, кто станет отрицать. Ирвис не изменился: новых шрамов не прибавилось, лицо не осунулось, ногти вон даже обточил. От них с Мартой пахнет спиртом, орехами и сексом. А за мной тянется шлейф топчущих друг дружку безумцев, смрада плацкарты и мерзкого лохматого маляки.

Душ мы принимаем по очереди, слишком узка кабинка для отсылки на древнюю камерную эротику.

— Дамы будут кофеёк? — любезно спрашивает Вик, принимая из рук Марты рубашку.

— Ой, Ирви, нет, я, наверное, наверх пойду, выспаться перед завтрашним надо, — развязывая поясок неглиже. — Оставляю вас тет-а-тет. Мой вишнёвый пирог берите, не стесняйтесь.

Подмигивает и лезет на стремянку, шёлк сползает с голых ягодиц. Вик манит меня на импровизированную кухню, откапывает там в пузырьках и банках бочонок с кофе, гремит стаканами. А я пялюсь на гранёные швы китовьего брюха и тру суставы пальцев.

— Ты же застала? — Ирвис стоит ко мне спиной, на затылке у него жутко растрепались волосы.

— Но я далеко стояла и мало что видела. Хотя лучом попало немного — не из приятных ощущение. Перед глазами пятнище…

— Знаю. Сахар?

— Без разницы. Думаю, пирог у Марты и без того приторный. Многих там подавили?

— По подсчётам наших, человек сорок, плюс те, кто словил припадок от сраных лучей. Представь себе, полгода назад ходили шепотки, что слепить прожекторами отныне будут, народ побоялся да успокоился, и на — жрите Головецкий фотосинтез! А уж скольких повязали! Ёла говорил, хватали всех и вся — наших, коммунистов, либерашек, зевак, запихнули даже Зикермана, Зикерю моего сердечного, переломанного всего. Сама потом почитаешь.

Зикерман, вот значит, как.

— Я его на фонаре приметила. Уверена, он бился до конца.