Овод

Always she had remembered that her work lay in the future; always had shut her eyes and ears to the haunting spectre of the past.	Она не переставала твердить себе, что служит будущему, и старалась отгородиться от страшного призрака прошлого.
And day after day, year after year, the image of the drowned body drifting out to sea had never left her, and the bitter cry that she could not silence had risen in her heart:	Но изо дня в день, из года в год ее преследовал образ утопленника, уносимого в море, в сердце звучал горький вопль, который она не могла заглушить:
"I have killed Arthur!	"Артур погиб!
Arthur is dead!"	Я убила его!"
Sometimes it had seemed to her that her burden was too heavy to be borne.	Порой ей казалось, что такое бремя слишком тяжело для нее.
Now she would have given half her life to have that burden back again.	И, однако, Джемма отдала бы теперь половину жизни, чтобы снова почувствовать это бремя.
If she had killed him-- that was a familiar grief; she had endured it too long to sink under it now.	Горькая мысль, что она убила Артура, стала привычной; ее душа слишком долго изнемогала под этой тяжестью, чтобы упасть под ней теперь.
But if she had driven him, not into the water butinto------She sat down, covering her eyes with bothhands.	Но если она толкнула его не в воду, а... Джемма опустилась на стул и закрыла лицо руками.
And her life had been darkened for his sake, because he was dead!	И подумать, что вся ее жизнь была омрачена призраком его смерти!
If she had brought upon him nothing worse than death—	О, если бы она толкнула его только на смерть, а не на что-либо худшее!
Steadily, pitilessly she went back, step by step, through the hell of his past life.	Подробно, безжалостно вспоминала Джемма весь ад его прошлой жизни.
It was as vivid to her as though she had seen and felt it all; the helpless shivering of the naked soul, the mockery that was bitterer than death, the horror of loneliness, the slow, grinding, relentless agony.	И так ярко предстал этот ад в ее воображении, словно она видела и испытала все это сама: дрожь беззащитной души, надругательства, ужас одиночества и муки горше смерти, не дающие покоя ни днем, ни ночью.
It was as vivid as if she had sat beside him in the filthy Indian hut; as if she had suffered with him in the silver-mines, the coffee fields, the horrible variety show--	Так ясно видела она эту грязную лачугу, как будто сама была там, как будто страдала вместе с ним на серебряных рудниках, на кофейных плантациях, в бродячем цирке...
The variety show— No, she must shut out that image, at least; it was enough to drive one mad to sit and think of it.	Бродячий цирк... Отогнать от себя хотя бы эту мысль... Ведь так можно потерять рассудок!
She opened a little drawer in her writing-desk.	Джемма выдвинула ящик письменного стола.
It contained the few personal relics which she could not bring herself to destroy.	Там у нее лежало несколько реликвий, с которыми она не могла заставить себя расстаться.
She was not given to the hoarding up of sentimental trifles; and the preservation of these keepsakes was a concession to that weaker side of her nature which she kept under with so steady a hand.	Она не отличалась сентиментальностью и все-таки хранила кое-что на память: это была уступка той слабой стороне ее "я", которую Джемма всегда так упорно подавляла в себе.
She very seldom allowed herself to look at them.	Она очень редко заглядывала в этот ящик.