Овод

Now she took them out, one after another: Giovanni's first letter to her, and the flowers that had lain in his dead hand; a lock of her baby's hair and a withered leaf from her father's grave.	Вот они - первое письмо Джиованни, цветы, что лежали в его мертвой руке, локон ее ребенка, увядший лист с могилы отца.
At the back of the drawer was a miniature portrait of Arthur at ten years old--the only existing likeness of him.	На дне ящика лежал портрет Артура, когда ему было десять лет, - единственный его портрет.
She sat down with it in her hands and looked at the beautiful childish head, till the face of the real Arthur rose up afresh before her.	Джемма опустилась на стул и глядела на прекрасную детскую головку до тех пор, пока образ Артура-юноши не встал перед ней.
How clear it was in every detail!	Как ясно она видела теперь его лицо!
The sensitive lines of the mouth, the wide, earnest eyes, the seraphic purity of expression--they were graven in upon her memory, as though he had died yesterday.	Нежные очертания рта, большие серьезные глаза, ангельская чистота выражения - все это так запечатлелось в ее памяти, как будто он умер вчера.
Slowly the blinding tears welled up and hid the portrait.	И медленные слепящие слезы скрыли от нее портрет.
Oh, how could she have thought such a thing!	Как могла ей прийти в голову такая мысль!
It was like sacrilege even to dream of this bright, far-off spirit, bound to the sordid miseries of life.	Разве не святотатство навязывать этому светлому далекому духу грязь и скорбь жизни?
Surely the gods had loved him a little, and had let him die young!	Видно, боги любили его и дали ему умереть молодым.
Better a thousand times that he should pass into utter nothingness than that he should live and be the Gadfly--the Gadfly, with his faultless neckties and his doubtful witticisms, his bitter tongue and his ballet girl!	В тысячу раз лучше перейти в небытие, чем остаться жить и превратиться в Овода, в этого Овода, с его дорогими галстуками, сомнительными остротами и язвительным языком... Нет, нет!
No, no!	Это страшный плод ее воображения.
It was all a horrible, senseless fancy; and she had vexed her heart with vain imaginings. Arthur was dead.	Она ранит себе сердце пустыми выдумками -Артур мертв!
"May I come in?" asked a soft voice at the door.	- Можно войти? - негромко спросили у двери.
She started so that the portrait fell from her hand, and the Gadfly, limping across the room, picked it up and handed it to her.	Джемма вздрогнула так сильно, что портрет выпал у нее из рук. Овод прошел, хромая, через всю комнату, поднял его и подал ей.
"How you startled me!" she said.	- Как вы меня испугали! - сказала она.
"I am s-so sorry.	- П-простите, пожалуйста.
Perhaps I am disturbing you?"	Быть может, я помешал?
"No. I was only turning over some old things."	- Нет, я перебирала разные старые вещи.
She hesitated for a moment; then handed him back the miniature.	С минуту Джемма колебалась, потом протянула ему портрет:
"What do you think of that head?"	- Что вы скажете об этой головке?